Провинция Модено летом прекрасна. Светит ласковое итальянское солнце, на холмах живописно зеленеют оливковые деревья, добродушные итальянцы улыбаются, встретив незнакомцев, а их прелестные жёны и дочери так пронзительно стреляют своими лукавыми глазами, что у всякого подпадающего под их чары, кровь закипает в жилах.
Деревни этой провинции очень похожи одна на другую, но есть среди них одна, чья слава гремит не только по всей Италии, но и далеко за её пределами.
Маранелло вот уже двенадцать лет осенена желтым щитом со вставшим на дыбы скакуном. Именно здесь находится вилла Энцо Феррари, настоящего фанатика автоспорта, который делает лучшие в мире спортивные машины.
На заводе Энцо всё пропитано его фанатичной любовью к своему делу. Это там, в окутанном дымом Детройте, в Милане, Турине, коммунистической Москве, Штутгарте или Вольфсбурге производство автомобилей поставлено на поток. В Маранелло всё по-другому. Даже само слово конвейер воспринимается здесь как ругательство. В вотчине Энцо Феррари автомобиль — венец технического прогресса, и в него вкладывают душу.
Особенно такое отношение заметно в цехе по сборке двигателей — сердец скакунов Энцо. Один человек отвечает за всё. Один инженер собирает один двигатель. И если что-то случится с машиной, то все знают чья голова полетит первой. С одной стороны, это дико дорого, но с другой — гарантия качества. Каждого двигателиста Энцо подбирает лично и не торопясь, он долго смотрит на кандидата, попивая кофе, задает вопросы и, если ответы его устраивают, он нарочито медленно поднимается со своего кресла и зовет счастливчика в цех. Там он даёт будущему члену семьи Феррари тестовое задание, чаще всего — собрать в одиночку двигатель, с нуля и без посторонней помощи. И только если кандидат справится, синьор Феррари берёт его на работу.
К машинам, которые должны побеждать в гонках Формула Один, Себринг, Ле Ман, европейские гоночные серии, отношение еще более трепетное, отбор еще строже, ведь ставки там выше. Допущенные в святая святых должны быть лучшими в мире, и для Энцо это не пустые слова. Синьора Феррари не волнует коммерческий успех его автомобилей. Для него главное — результаты на гоночных треках.
С таким подходом к своему делу его можно назвать наследником барона Пьера де Кубертена от мира автоспорта. Citius, Altius, Fortius! Быстрее, выше, сильнее! Вот девиз Энцо. Вот чего он хочет от своей конюшни. Именно поэтому слава скромного по меркам автогигантов завода уже гремит по всему миру. А что там будет дальше знают только боги автоспорта.
Правда, в отличии от французского мечтателя, синьор Феррари не чурается и откровенно грязных приемчиков. Он борется за свое наследие не только на гоночных трассах, но и за их пределами.
— Значит, у этих американцев получилось сделать очень быструю машину? — спросил хозяин кабинета у Фила Хилла, прочитав бумаги, которые тот привез с собой из Штатов.
— Да, сеньор Феррари, — кивнул бывший напарник Шелби. — Я не знаю кто надоумил Уилсона, сам он не производит впечатление большого специалиста, но с его антикрыльями Фиат V8 с вашим мотором преобразился. Получилась очень быстрая машина. Быстрая, хорошо управляемая и надёжная.
— Ты считаешь они могут побить в Ле Мане?
— Для победы у них есть все козыри. Если во время гонки не случится ничего неожиданного, то эта машина будет очень высоко.
— Я тебя понял, Фил. А теперь, если ты не возражаешь, мне нужно подумать. Оставь меня, я тебя вызову, — эмоции уже кипели, а Энцо был не нужен свидетель их взрыва.
— Конечно, синьор Феррари, я подожду в приемной.
Когда дверь за Хиллом захлопнулась Энцо в раздражении поставил на стол недопитое кофе.
— Мало мне было бриташек с их Jaguar D type и бошей из Мерседеса, так еще и эти. Янки, чтоб их!
Энцо не любил американцев с далекого сорок третьего года, с того самого момента, когда эти деревенщины вместе с англичанами и прочим европейским мусором сначала высадились на Сицилии, а потом и в континентальной Италии.
Энцо старался забыть то что он сам, в своё время был фанатичным сторонником Муссолини и это ему почти удалось.
Но сейчас, читая привезенные Хиллом бумаги, какая ирония, этот перебежчик и сам был американцем, Энцо обуревала ярость.
— Ну уж нет. Ладно британцы и немцы. Но американцы?! Нет, теперь без второго гонщика янки вообще не выйдут на старт! Один пилот двадцать часа не вывезет.
— Франческа! — бросил он в трубку телефона своей секретарше, — пусть Хилл войдёт.
— Да, синьор Феррари, секунду.
— Значит так, Фил, — уже полностью взяв эмоции под контроль начал Энцо после того, как Хилл занял кресло для посетителей. — Я рад, что ты выполнил наши с тобой договоренности, — Энцо кивнул на ворох бумаг на столе.