Настроение на завтра

— Дотошный… Убеждал, что тебе нужен санаторный отдых. Его понять можно. При исполнении. А меня вопросик мучает. Неужто болящий пожаловался, что директор заездил?

Старбеев усмехнулся:

— Ты уж, Николай Иваныч, говори все сразу. Мне скоро выходить.

— Знаю, знакомый адресок, — сказал Лоскутов и откинулся к спинке сиденья.

Молодой шофер вел машину на малой скорости. То ли Лоскутов не любил быстрой езды, то ли по разговору понял, что встреча для директора важная, а маршрут короткий.

— Просьба к тебе, Павел Петрович. Посоветуй Березняку, разъясни: приказы директора надо выполнять. Конечно, спина у тебя широкая. Многих заслонит…

Старбеев попросил шофера:

— Останови, пожалуйста, у второго подъезда, — и вроде поставил точку.

Отворив дверцу, Старбеев услышал:

— Отдыхай… Счастливо!

— Постараюсь, — звонко вырвалось у Старбеева, и он сильнее, чем следовало, захлопнул дверцу.

Машина тронулась, Старбеев проводил ее долгим взглядом.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

За поздним обедом Валентина заговорила о поездке в санаторий. Погода была на сломе. Вот-вот предзимье. Надо побольше теплых вещей взять. Старбеев не стал возражать, хотя и не любил громоздких чемоданов.

После обеда обычно Старбеевы пили чай, а сегодня Павел Петрович вышел из-за стола, сказал:

— Мне к Балихину надо.

— Раз надо, сходи, — с досадой ответила Валентина. — Отдохнул бы, непоседа… — И добавила: — Чудак, он и есть чудак. А ты, Старбеев, из чудаков чудак.

Старбеев хотел поговорить с Балихиным, он всегда считался с его мнением и советами, знал, что Тимофей Григорьевич любит порассуждать на острые темы, ничего не принимает на веру, все обдумывает, даже расчеты чертежей придирчиво проверяет.

В цехе Балихина прозвали философом, и он без всякой обиды откликался на обращение. Однажды Старбеев навел справку в заводской библиотеке. Самый пухлый формуляр у Балихина.

— Пойду я… Там чаю попью. Угостят.

Старбеев застал Балихина в коридоре у верстака. Тимофей Григорьевич столярничал. На полу, устланном газетами, золотились кудрявые стружки. У вешалки стоял готовый каркас, осталось лишь лаком покрыть.

Балихин положил фуганок, отряхнул руки.

— Мое хобби… — весело сказал Балихин. — Книжную полку пристраиваю. Я иногда думаю: чего во мне больше? Фрезеровщика или краснодеревщика… До сих пор гадаю. Антонина моя с женской сметкой размыслила: «Не однолюб ты, Тимоша…» Ишь куда повернула!

Из кухни донесся голос хозяйки:

— Кто пришел?

— Старбеев, — отозвался Балихин.

— А Валентина где?

— Дома. Нам потолковать надо, — сказал Старбеев и стал разглядывать высокий шкафчик с затейливой резной отделкой.

— Нравится? — спросил Балихин.

— Красиво. Глаз не оторвешь… — оценил Старбеев. — Завидую умельцам. Жаль, природа не наградила.

— А ты пробовал мастерить?

— Нет.

— Зачем на природу валишь?.. Ты и есть природа. Сам открывай себя. Сам! Я как-то задумался. Послушай! Про квартиру говорю… Три комнаты. Кухня. Ванная. Туалет. Коридор… Не заблудишься, конечно, но и в нем семь метров. Квартира, ясно, бесплатная. За счет государства. Хотя прямо скажу: про ясность эту мы часто забываем и даже толком цены не знаем. А она большая: семь тысяч пятьсот сорок два рубля… Теперь посмотрим вглубь. Для этой квартиры маленькая электростанция нужна. Посчитал. Одних лампочек восемнадцать. Уловил? Только штепселя включай, клавиши нажимай, кнопочки дави… Отсюда и хобби, чтобы обратно на четвереньках не побежал…

Пришла Антонина, поставила чай с вареньем, пирог. Спросила про здоровье, что пишут Маринка и Алеша, и по-матерински оценила тяжесть разлуки с детьми.

Балихин приметным взглядом дал жене понять, что настало время для делового разговора, и она ушла.

— О чем толковать намерен? — спросил Балихин, почувствовав молчаливое напряжение Старбеева.

— Разговор о новых станках. Хочу разобраться, что и как…

Эра новых станков виделась Старбееву прежде всего как явление социальной значимости. Мысли, самочувствие Латышевых и Балихиных были важнее скороспелых приказов. Примечательно, что Балихин, не зная о сути разговора, весьма иронично помянул кнопочки и клавиши. Старбеев с нарастающим интересом ожидал, каков же будет ход его размышлений.

А начал Балихин так: