Наступает мезозой

Лариса, разумеется, ни в какие космические каналы не верила. Какие каналы в той жизни, где каждый день трясешься в набитом автобусе? Достаточно глянуть на судорожные щеки Ребиндер, чтобы понять: энергии и всесущность есть утешение слабым и бегство от повседневности. Слушая подобные рассуждения, она обычно пожимала плечами. И все же одно дело не верить, сталкиваясь с лепетом на модную тему, и совсем другое, когда об этом говорит человек, руками ломающий камни. Тут верь – не верь, невольно закрадываются сомнения. Тем более, что подкреплялись они весьма весомым примером. Мурзик точно также не «крутился» в вечном беличьем колесе – именно жил, без усилий минуя трудности, которые бы утопили любого. Это тоже была необыкновенная свобода от обстоятельств. Лариса искренне восхищалась их общим умением стряхивать с себя все лишнее. Зачем делать то, без чего вполне можно было бы обойтись? К чему ежедневно тащить груз забот, которые просто бессмысленны? Неудивительно, что у них столько жизненности. Георг старше её, видимо, лет на десять, а после целого дня беготни, после толкучки на выставках, после музыки, разговоров, необходимости с кем-то общаться, после метро, троллейбуса, суеты в крохотном кафетерии, после ветра, дождя, асфальта, проспектов, мостиков через каналы, когда уже с ног валишься и кажется невозможным идти куда-то еще, – бодр и свеж, как будто только что вышел из душа. Ни одной жалобы на усталость, ни одной минуты угнетенного настроения, ни одного слова, свидетельствующего о подавленности. Серьезность, да, разумеется, подобающая мужчине, но отнюдь не изматывающая окружающих и себя самого депрессия. Искусство жить. Вечная неутомимая молодость. Сладкое, будто воздух весной, слово «свобода».

Была, правда, у этой свободы и оборотная сторона. Еще в первые дни знакомства, окрашенные смущением и неуверенностью, больше прислушиваясь и приглядываясь к окружающему, чем говоря сама, Лариса то ли от Мурзика, то ли от Земекиса, услышала странное выражение «слить».

– Не нравится мне этот человек, – морщась, объяснял то ли Мурзик Земекису, то ли наоборот. – Не нравится, понимаешь? По-моему, он нам не подходит. Что-то в нем чувствуется не то.

А другой, скажем, Земекис, ответствовал, пожимая плечами:

– Ну, если не нравится – значит, не будем. Надо тогда его слить, вот и все.

Упомянутый человек выпадал из круга общения.

Так было с Валечкой, например, которую Земекис прихватил в Старый Сегеж. Ларисе она при беглом знакомстве даже понравилась. Темноволосая строгая такая на вид девица, искусствовед из «Деметры», что на Загородном проспекте. И вместе с тем явно женщина, с очертаниями, которые украсят даже искусствоведа. Не сухофрукт какой-нибудь с университетскими корочками. Элегантность, выработанная, наверное, в своей галерее, легкий брючный костюм, сиреневая с оборками блузка. Дымчатые, суженные книзу, как луковицы, очки. Первое впечатление от неё было очень благоприятное. Даже кольнуло сердце: а вдруг на Георга эти академические чары тоже подействуют? Лариса, помнится, отошла в сторону и несколько нервно подкрасилась.

Однако, когда после двухчасовой довольно жаркой езды, машины, слегка запыленные, остановились в Сегеже возле собора, она сразу обратила внимание на выстывшее более чем обычно лицо Земекиса, на сведенные скулы, на бледно выпуклые глаза, утратившие, казалось, способность воспринимать окружающее. А у Мурзика с его щеточками усов вообще был вид чопорного кота, сунутого в клетку с дворнягой. Куда я попал? – вопрошала округлая щекастая физиономия.

– Плохо? – спросил у него Георг, улучив секунду.

А Мурзик сверкнул глазами и фыркнул действительно, как рассерженный кот:

– Сам увидишь…

За этим «увидишь», к сожалению, дело не стало. Уже по дороге к собору, с которого решено было начать осмотр, Валечка с приятной улыбкой поведала, кто был архитектором данного исторического сооружения, по чьему проекту и при каких обстоятельствах он был возведен и почему автор проекта и собственно архитектор – разные лица. Она разъяснила способ фиксации каменной кладки в прежние времена, просветила насчет тайных ходов, которыми любое такое здание связывалось с соседними, объяснила в чем состоит уникальность именно этого зодческого решения: нефы здесь шире, это придает звуку красочную полноту, а заодно, пока они обходили собор по яблоневым переулкам, прочла им целую лекцию о раннехристианских культовых сооружениях: катакомбность пещерных храмов начала тысячелетия сохранила, разумеется преображенными, некоторые свои черты даже после выхода христианства из тайных молелен.

– Пространство природы на них практически не повлияло. Вспомните готику, она будто высечена из целого куска скалы. В храмах Древней Руси подчеркнута прежде всего лепная теснота пятиглавия. Точно зодчий был ограничен именно пещерным объемом. Правда, с другой стороны это подчеркивает устремленность здания к небу. Что для культового мировосприятия имеет принципиальную важность.