Наступление продолжается

— Нет, у нас насчет этого строго. Конечно, бывало, если подзаработать хочешь, сделаешь кой-чего и дома, из своего материала. Заказчиков всегда хватает. Особенно денежное дело, скажу я вам, — дамские туфли. Материалу на них надо каплю. Из одной фантазии шьешь. Пару сколотишь — денежки в кармане… Эх, дай бог, война кончится — опять заживем!

— Только ты до того подумай крепко, что такое правильная жизнь, — заметил Григорий Михайлович. — А то так и останешься — «в кармане».

— Про меня худого не говорили и не скажут! — Плоскин обидчиво сжал губы.

На минуту стало тихо. Только дрова в печке потрескивали.

Молчание неожиданно нарушил Опанасенко.

— Ты, друже, не обижайся, — повернулся он к Плоскину, — тильки чую, ты из-за тех дамских заказов, может, и не бачил, що це таке настоящая работа — не корысти ради, а для души… Вспомнить як же до войны жили, як работали… — в раздумье проговорил Опанасенко. — Вот у нас на Полтавщине…

Слушая его, вздохнул Алексеевский:

— Стоит ли вспоминать, душу бередить…

Снегирев строгими глазами посмотрел на Алексеевского:

— А как же не стоит? Вспомнишь, оно и на сердце посветлеет, видишь, за что воюешь…

— Да, жизнь была! — встрепенулся сержант, и его лицо сразу стало как будто светлее. — Вот хвастать не хочу, а все же про себя скажу. Я, знаете, как именовался? Знатным человеком! Меня не только наш Челябинский тракторный, но и весь город Челябинск знал! Портрет на площади висел! Я с товарищем Орджоникидзе, вот как с вами, рядом сидел, в президиуме на слете ударников.

— Знатным, говоришь, был? — ухмыльнулся Плоскин. — Ну, я за знатностью не гоняюсь. Мне бы довоевать благополучно, да зажить по-прежнему.

— На перине, значит?

— Во, во! — не поняв того, что таилось в вопросе, согласился Плоскин и, вздохнув, добавил: — Спокойной жизни хочется.

— Так ты за свою перину, выходит, воюешь? — спросил Снегирев.

— Почему за перину? — обиделся Плоскин. — Я воюю за то, чтобы фашистов прогнать.

— Это понятно, — согласился Григорий Михайлович, — а вот после войны — ты как думаешь?

Плоскин удивился:

— А чего думать? Сказано — буду жить, как жил. Я к мирной жизни стремлюсь, и больше ничего.

— Вот в том и беда, что больше ничего. Короткие твои мозги, Плоскин. Ты что же думаешь, мирная жизнь — это на перине лежать? Никакого беспокойства, да? Нет, брат, не знаю, как ты, а я вот по себе и по другим знаю: у нас и до войны работа была горячая.

— Да. Со всей душой старались, — с удовольствием подтвердил сержант.

— Вот именно, — оживился Григорий Михайлович, — себя для дела не жалели. И сверх положенного трудились, и нехватки всякие, приходилось, терпели, и, бывало, ругались, когда не так что-нибудь. И не про перину мечтали — отработать да на бок. Мы, брат, про другое мечтали. Вот только Гитлер помешал, а то бы…

— Я это понимаю, — торопливо заверил Плоскин, — пятилетки и все такое. А как же? Я тоже на коммунизм согласный. Только теперь пока о нем нечего думать. Воевать надо.

— Эх ты, — упрекнул Григорий Михайлович, — а еще городской житель! Как это — нечего думать? А за что мы сейчас воюем?

— За Родину, известно.

— За Родину, это ты запомнил. А только как это понимать? В полном смысле?

Плоскин обиделся:

— Чего ты меня политграмоте учишь? Думаешь, ты партийный, а другие — нет, так ничего не знают? Я, уважаемый товарищ Снегирев, да будет тебе ведомо, в мирное время до одиннадцатой главы дошел, да!

— Одно дело до главы дойти, а другое, чтобы в голову вошло, — строго продолжал Снегирев. — Как же это у тебя получается? За Родину — сейчас, а за коммунизм — погодить?

— Про коммунизм пока не говорится, — не сдавался Плоскин, — я газеты читаю, знаю.

— Плохо ты читаешь! — возразил Григорий Михайлович. — Я в шестнадцатом году тоже с германцем воевал, а такой, как нынче, злости на врага не имел — не за то было велено голову класть… — Снегирев помолчал, видно примериваясь, как лучше высказать то, о чем думалось ему в эту минуту. Потом вновь заговорил, глядя на Плоскина: — Ты вот говоришь, спокойной жизни хочется. Нет, друг милый, спокойно только вода в болоте стоит. Да и то булькает. А у нас жизнь — что речка. При любой погоде вперед бежит. Ты вот о тихой жизни мечтаешь, а подумал, какие перед нами после войны дела откроются.

— Дыры латать.

— Придется. Да не в дырах суть! Залатаем. Не в том главный интерес. Мы ведь не просто к прежней жизни вернемся.

— Трудно придется, — вздохнул Опанасенко. — Война проклятая до того скильки ще силы съест!

— Нет, друг! — решительно возразил Снегирев. — Легче будет!

— Почему ж? — удивился Опанасенко.

— А потому, что народ знаешь каким будет? За войну дружней стали, к взаимной выручке привыкли и на фронте, и в тылу. Что ж, по-твоему, война кончится, и вся эта привычка — долой? Нет, она в характере закоренеет, еще сильнее себя покажет.

— Рано, Григорий Михайлович, про то время думку иметь, — заметил Опанасенко.