Наступление продолжается

«Патронов нет. Врагов — десять. Как быть? — лихорадочно соображал Петя. — Граната!» — вдруг вспомнил он. Не выпуская автомата, он левой рукой рванул с пояса гранату, последнюю из взятых в бой. Немцы в страхе шарахнулись к стене.

Петя отскочил к двери, взмахнул гранатой, но потом опустил руку и выкрикнул, в волнении мешая русское с немецким:

— Плен! Зитцен, смирно!

Немцы притихли.

А снаружи гремел бой. Было слышно, как, ударяясь о крышу и стены, падают на излете осколки, будто крупные капли дождя.

Опанасенко, шумно дыша, перебегал улицу. Он старался не отстать от товарищей, уже вбегавших во дворы на противоположной стороне улицы. «Эх, годы мои не те!» — вздохнул он, видя, как сержант Панков легко перемахнул через плетень и побежал дальше.

Достигнув плетня, Опанасенко схватился за него рукой, чтобы перелезть, но в эту секунду возле самого плетня взлетел снег и черный дым.

В глазах Опанасенко все стало мутным, словно вокруг мгновенно сгустился серый туман. Чувствуя, как кружится голова и подкашиваются ноги, он медленно осел в снег. Попытался подняться, но не смог. Сознание покидало его. «Плохо мое дело… Отвоевался, видать…»

Напрягая последние силы, волоча автомат, он прополз несколько шагов вдоль плетня, к ближней хате. Дверь ее была раскрыта настежь. Опанасенко, стиснув зубы, поднялся на ноги, с трудом переступил порог и, сделав несколько шагов, рухнул на глиняный пол. Автомат отлетел куда-то в сторону.

Гимнастерка на груди стала горячей и мокрой. «Кровью изойду, пожалуй, пока санитары подберут. Перевязаться надо…»

Он с трудом расстегнул шинель и вытащил из кармана индивидуальный пакет.

Опанасенко очнулся от звука чьих-то шаркающих шагов. Медленно, с усилием приоткрыл глаза и вздрогнул: в хату входил немец. Он, видимо, тоже был ранен: шел, придерживаясь за стенку, пошатываясь и хрипло дыша. Это был пожилой солдат в замызганной куртке, с землистым лицом, обросшим седой щетиной.

«Где же мой автомат?» — Опанасенко шевельнулся, пытаясь найти свое оружие. Но подняться не смог.

В ярости стиснул зубы. Ведь перед ним был враг, враг, которому он должен отомстить за поругание родной земли. Вот такие, как этот, угнали его ясочку — дочку Яринку в свою клятую Неметчину, сожгли его хату, разграбили все, что было нажито многолетним трудом, палками гоняли его на работы… Убить!.. Голова Опанасенко беспомощно откинулась. Глаза застилал горячечный туман.

Немец увидел раненого русского солдата, недвижно лежащего на полу хаты… Пошатываясь, подошел к нему и опустился рядом на пол. Опанасенко сквозь полузабытье почувствовал, как по его груди шарят чужие пальцы. «И живого и мертвого грабишь!» — подумал он и открыл глаза. Немец раскрывал перочинный нож.

«Зарезать хочешь? Нет, я тебе не куренок!..»

Собрав последние силы, Опанасенко приподнялся, но сознание снова покинуло его.

Когда Опанасенко пришел в себя и вздохнул, он почувствовал, как что-то туго сдавливает ему грудь.

Он открыл глаза. Гимнастерка и нательная рубаха его были разрезаны, а грудь аккуратно перебинтована. «Кто же это меня перевязал? А немец куда делся?»

Немец был рядом. Он лежал на полу и глухо стонал, закрыв глаза. Только сейчас Опанасенко заметил под распахнутой курткой немца свежий бинт в ярко-красных пятнах.

«Меня-то он зачем перевязал? В плен хочет взять как «языка»? Да не до этого сейчас немцам. Их же гонят…» Опанасенко был в недоумении. И опять мелькнула тревожная мысль: где автомат? Опанасенко шевельнулся, ища свое оружие, но острая, темнящая сознание боль в груди не давала ему двигаться.

Немец открыл глаза и, силясь улыбнуться, что-то проговорил.

«Не заговаривай мне зубы! — покосился на него Опанасенко. — Небось придут твои дружки, душу из меня вытягнут. Знаем ваших!»

А немец, видать, был ранен всерьез. Все тяжелее и тяжелее он дышал, и в глазах его, остановившихся на Опанасенко, была боль.

В горле немца захрипело. Он рванулся к Опанасенко. Торопливо, словно боясь, что не успеет сказать всего, что хочет, немец взволнованно заговорил, показывая рукой то на себя, то на Опанасенко. Что говорил немец, Опанасенко не мог разобрать. Но он понимал, что этот старый солдат хочет его в чем-то убедить, доказать что-то одинаково важное для них обоих.

Опанасенко понял лишь несколько слов, те, которые немец повторял особенно часто. Показывая рукой на русского бойца и затем куда-то в сторону, немец с жаром повторял: «Дойчланд! Дойчланд!»

Сначала Опанасенко подумалось, что немец уговаривает его не идти в Германию, но по тону его голоса чувствовал, что тот просит о чем-то другом. А немец, видимо придя в отчаяние от того, что Опанасенко не понимает его, замолчал; слышалось только его трудное, прерывистое дыхание.

Немец хотел еще что-то сказать, но уже не смог. Он жадно раскрыл рот и вдруг замолк.

«Кончился!» — догадался Опанасенко и с волнением подумал: «Вот ведь какие немцы встречаются. Может, и еще есть такие?.. Только в бою разбираться некогда…»