Наталья Гончарова. Жизнь с Пушкиным и без

Издали слышны детские крики – Пушкины во что-то играли. Наталья Николаевна улыбнулась: им куда вольготней здесь на природе, чем в душном, пыльном Петербурге. У всех на щеках немедленно появился здоровый румянец, глаза блестят, лица загорели на солнышке…

Но, подойдя ближе к огромному раскидистому дубу, который так любил Пушкин, она обмерла: на нижнем, но находящемся довольно высоко суку сидела Маша, причем сидела, не держась за ствол! Ее руки были заняты большим гребнем, которым девочка водила по волосам, видно изображая расчесывание.

Вокруг самого дуба на четвереньках ползал Гриша и отчаянно мяукал, а Саша и Таша что-то выискивали в траве.

Маша сверху давала советы брату:

– Ты не орать, как мартовский кот, должен, а сказки рассказывать. Или песнь завести…

Старший брат отвлекся от поисков:

– Только пусть не поет! Ему медведь на ухо наступил.

И тут же, в свою очередь, получил замечание от самой младшей сестрицы:

– Сашка, ты все следы затоптал, как слон!

Наталья Николаевна застыла, с трудом сдерживая слезы – дети играли «в Пушкина». Какая память об отце могла быть лучше, чем вот эти игры его собственных детей!

В предыдущий вечер Наталья Николаевна читала им (в который уже раз!) «Руслана и Людмилу», из которой дети больше всего любили то самое вступление про Лукоморье и дуб зеленый… Завязался спор, тот ли это дуб, что стоит отдельно на пригорке. Саша возражал, что там нет ветвей, на которых сидеть можно. Маша доказывала, что есть, только высоковато, но это потому, что дуб подрос. Потом они еще обсуждали, как должны выглядеть невиданные звери…

Первой мать заметил бедный Гриша, которого все критиковали за исполнение роли ученого кота, он поднялся с четверенек и бросился к Наталье Николаевне:

– Мама!

Следом раздались два отчаянных вопля, один Ташин: «Следы!», а второй едва не рухнувшей вниз Маши. Видно, русалка потеряла равновесие. Пришлось русалочьей матери вытягивать вверх руки:

– Слезай или вообще прыгай, я удержу.

Подскочил помогать и старший брат:

– И я удержу.

Тут же рядом, забыв о затоптанных следах, оказались и младшие:

– И я! И я!

Маша повисла на руках и спрыгнула в руки матери и братьев. Все кучей повалились на траву, смеху было…

Отсмеявшись, Наталья Николаевна вздохнула:

– А следы-то мы затоптали…

Маленькая Таша махнула рукой:

– Новые найдем.

– А зверей видели?

Старший брат, снимая с головы и плеч ветки, видно помогавшие ему выглядеть лешим, мимоходом кивнул на заросли:

– Таша там видела…

Наталья Николаевна сделала страшные глаза:

– И какие они?

Дети включились в продолжение игры, тоже сделали большие глаза, растопырили руки и шепотом начали объяснять:

– Они… такие… такие…

– Может, дядьку Никиту позвать, чтобы пугнул?

– Нет, мама, что ты! Испугаешь, больше не придут!

Наталья Николаевна подумала, что дети правы, в Михайловском никого нельзя пугать и ничего менять, здесь должно все остаться пушкинским, таким, как видел его Александр Сергеевич.

– Может, им угощенье оставить?

– А что? Что едят невиданные звери?

Принялись горячо обсуждать, что же могут есть эти самые звери.

В конце концов решили оставить на ночь молочка. Вечером торжественно пристроили в траве плошку, налили из кринки молока и на цыпочках удалились, позволяя невиданным зверям отужинать.

К утру молоко было выпито, и хотя все прекрасно понимали, что это какой-нибудь ежик, так хотелось верить, что невиданные звери!

На всех настолько действовало пребывание в волшебном Михайловском, что даже старшие – девятилетняя Маша и восьмилетний Саша – играли в сказки наравне с младшими – шестилетним Гришей и пятилетней Ташей.

Через пару дней, оказавшись в Тригорском, Таша принялась рассказывать Прасковье Александровне, что они кормят невиданных зверей молочком.

– Каких зверей?! – почти перепугалась Осипова.

– Тех, что у тяти в Лукоморье! Правда-правда, и маменька согласна, что они вокруг нашего большого дуба ходят, только их не видно, потому что они невиданные.

Видя, что ее внимательно слушают, Таша решила уточнить свое сообщение:

– А Маша у нас русалка. Саша – леший, а Гриша – кот ученый, только он плохо песнь заводит.

– А ты кто?

– А я… – девочка на мгновение задумалась, ей роли в Лукоморье как-то не осталось, искать следы – это же не роль. Но долго не мучилась:

– А я Царевна-Лебедь!

Гриша решил восстановить справедливость:

– Царевна-Лебедь в другой сказке. В той Людмила есть. Ты Людмилой будешь.

У Таши задрожали губы, ей совсем не хотелось быть какой-то там Людмилой. Наталья Николаевна бросилась на выручку дочери:

– Она к нам приплыла. У Пушкина можно из сказки в сказку, они все его.

– Тогда я – Черномор! – завопил Гриша.

– Хорошо, хорошо, только подите во двор выискивать себе роли, – рассмеялась мать, выпроваживая свою шумную компанию за дверь.

Было слышно, как они снова начали делить роли.

– Вы уж простите нас за такой шум. У вас тихо, мирно, а тут мы со своими лешими да Черноморами…