Наташа Славина

Наташа невольно поддалась очарованию природы. Ее, жительницу большого города, где весна проходит бледно и незаметно в сдавленных со всех сторон каменными громадами жалких скверах со скудной посеревшей травой, с потускневшими от пыли, едва успевшими развернуться листиками, – ее очаровала эта ликующая, жизнерадостная природа. Молодость брала свое. Ослабленный организм бессознательно тянулся к теплу и свету. Горячее солнце, теплая ласка и заботливость окружающих делали свое дело. Острые проявления горя стихли, ровнее и безболезненнее билось сердце, словно расправляясь от навалившегося на него гнета. Девушка начинала дышать полной грудью.

В сущности, привольно и уютно жилось Наташе в ее новой семье. Анисью сразу подкупили искренность и простота девушки, ее горе и болезненный вид. Она с ворчливой заботливостью по-своему опекала Наташу и, видя корень зла в недостатке, по ее мнению, питания, приготовляла специально для девушки такое количество всяких яств, что если бы та вздумала уничтожить лишь половину предназначенной ей порции, то, вероятно, жестоко расплатилась бы за подобное усердие.

Катя не выражала ни особой нежности, ни заботы о девушке, но Наташа, предупрежденная Дмитрием с первого же дня приезда о ее замкнутости и необщительности, считала такую манеру держать себя в порядке вещей. Более того: чрезвычайно искренняя и порывистая, с детства не привыкшая и не хотевшая ничего таить в душе, подчас Наташа сама упрекала себя за свою, как она выражалась, «глупую болтливость». Она видела в необщительности Кати проявление сильной воли, глубокой натуры, железного характера. Вообще, красивая, самоуверенная, светская девушка, какова была Катя, с детства привыкшая к восхищению, бойкая, кокетливая, несколько сверху вниз смотрящая на всех, всегда необыкновенно элегантно и изящно одетая, распространяющая вокруг себя аромат каких-то тонких духов, она представлялась Наташе, мысленно наделившей ее к тому же еще и всеми духовными качествами, образцом женского изящества и умения держать себя. Наташа слегка преклонялась перед ней, чувствуя, как думалось ей, превосходство Кати над собой. Насмешливо-покровительственный тон, снисходительные улыбочки, которыми та ее зачастую награждала, ничуть не охлаждали, а скорее способствовали горячей восторженной привязанности Наташи к девушке.

Что касается Дмитрия Андреевича, то все его мысли были направлены на одно: чем возможно смягчить, ободрить, пригреть эту нежную, любящую душу, потрясенную таким громадным неожиданным горем. Сколько чуткости и деликатности проявлял он, с какой почти материнской бережностью умел коснуться именно того, что должно было целительно отзываться в ней. И душа Наташи стала постепенно отходить, оживать, расправлять свои духовные крылышки, и жизнь манила, звала, увлекала. Дмитрий умел развернуть те стороны ее, на которые должно было откликнуться сердце девушки, воспитанной в идеалах любви, на примере постоянного забвения себя ради других.

Дмитрий Андреевич сделался врачом по убеждению, по истинному призванию. Его мягкая, чуткая, почти женственная натура с малых лет болела при виде чужого мучения. Картина страдания, упорно не поддающегося лечению, вид смерти вызывали у него всегда одну и ту же мысль: «Неужели, неужели ничего нельзя сделать?» Первая смерть, которую он сознательно воспринял в своей душе, была смерть Матроса, лохматой черной собаки, неизменного друга и спутника всех его летних похождений. Диме было тогда девять лет. От какой таинственной причины околела собака, так и не выяснилось: она промучилась в невероятных страданиях трое суток, и, несмотря на все усилия ветеринара, ее не стало. Мальчик не отходил все время от своего друга, его едва можно было уговорить проглотить хоть несколько ложек супа и поспать. Бледный, с глубоким страданием в глазах, он по сто раз в день повторял: «Тетя Варя, что делать? Надо, надо что-нибудь сделать!» И когда несчастное животное испустило уже последний, едва слышный жалобный вой, когда мальчик через некоторое время понял всю безжалостность совершившегося, он с рыданием и мольбой повторял все то же: «Надо, надо же что-нибудь сделать! Нельзя же так! Как же Матрос?»