Нация фастфуда

Однажды вечером я посетил скотобойню неподалеку от Высоких равнин. Этот комбинат считается одним из крупнейших в стране. Около 5000 голов скота заходит сюда каждый день, а покидает уже частями. Тот, кто имеет доступ сюда и удручен условиями, предложил мне посетить это место. Мясокомбинат — громадное здание, серое и квадратное, 3 этажа без окон. По виду не догадаешься, что внутри. Мой приятель дал мне кольчугу и кольчужные перчатки, предложив их примерить. Работники на конвейере носят на себе почти 4 кг металла под куртками — блестящий стальной панцирь, который покрывает руки, грудь, живот и спину. Он защищает рабочих от порезов. Но ножи как-то все-таки протыкают его. Мой товарищ снабдил меня веллингтонами[97] — резиновыми сапогами, которые английские джентльмены носили в деревне. «Заправь брюки в сапоги, — сказал он, — тебе придется ходить по крови».

На голову я водрузил каску и стал подниматься по лестнице. Звуки становились отчетливее: шум станков, инструментов и свист выпускаемого сжатого воздуха.

Мы начали с конца конвейера, где проводится обработка. Рабочие называют этот цех «Фаб». Внутри все выглядит знакомо: стальные мостки, трубы вдоль стен, огромное пространство, лабиринт конвейеров. Это мог бы быть завод Lamb Weston в Айдахо, если бы вместо красного мяса тут был картофель фри. Одни устройства собирали картонные ящики, другие фасовали мясные продукты в вакуумные пластиковые упаковки. Работники выглядели очень сосредоточенными, и эта часть завода не вызывала никакой тревоги. Такое мясо мы постоянно видим в супермаркетах.

В этом цеху температуру снижают до 5 °С. Но по мере движения вдоль конвейера картина начинает меняться. Куски мяса становятся больше. Работники — почти половина женщины, в основном молодые латиноамериканки — режут его длинными тонкими ножами. Они стоят у столов высотой по грудь, снимают мясо с конвейерной ленты, срезают жир, кидают обратно на ленту, обрезки отбрасывают на другую ленту, позади них, а затем хватают следующий кусок. Все это занимает несколько секунд. Я был поражен количеством работников: сотни людей, тесно стоящих рядом, постоянно орудующих ножами. Только и видно, что каски, белые куртки и блеск стали. Никто не улыбается и не болтает, все слишком заняты и напряжены, стараются не поранить соседа. Мимо меня прошел пожилой человек, толкающий голубую пластиковую бочку с обрезками. Несколько рабочих измельчали их с помощью резки Whizzards — маленьких вращающихся электрических ножей. Whizzards выглядят как бритва, которую рекламирует Санта-Клаус по телевизору. Я заметил пот на лицах нескольких женщин рядом со мной, хотя температура в помещении была близка к нулю.

Куски мяса, подвешенные сверху, подъехали к группе мужчин. У каждого рабочего в одной руке нож, а в другой — стальной крюк. Они подхватывают кусок мяса крюком и яростно обрабатывают ножом. Они неистово рубят мясо. И вдруг все преображается. Оборудование остается позади, а впереди меня картина, которая остается неизменной тысячи лет: туши, крюки, ножи, мужчины, которые режут и режут мясо.

В бойне я вообще не вижу никакой логики. Одна странная картинка за другой. Работник с электрической пилой разрезает корову пополам, как будто это бревно, и половины проносятся мимо меня в морозильную камеру. Напоминает побоище. Дюжины коров, с которых сняли кожу, болтаются на цепях, подвешенные за задние ноги. Мой проводник останавливается и спрашивает, как я себя чувствую, хочу ли идти дальше. Тут многим становится дурно. Я чувствую себя нормально, знаю, что должен увидеть весь процесс, весь этот мир, скрытый от глаз. В бойне жарко и влажно. Пахнет навозом. У коров нормальная температура тела 38 °С, и в помещении очень много коров. Туши проносятся по рельсам так быстро, что нужно постоянно за ними следить, уклоняться от них, смотреть под ноги, иначе одна из них может сбить вас на бетонный пол. Такое регулярно случается с рабочими.

Вижу человека, который тянется внутрь коровы и вытаскивает ее почки голыми руками, потом бросает в железную сетку. Потом еще одна корова, потом следующая. Вижу сетку из нержавеющей стали, полную языков; пилы Whizzards, срезающие мясо с отрубленных голов, очищая черепа почти так же чисто, как на картинах Джорджии О’Киф[98]. Мы движемся по крови, ее уже по лодыжку. Она уходит в сток, ведущий в огромные котлы под нами. Когда мы подходим к началу линии, я первый раз слышу ритмичный «Поп, поп, поп» — звук, с которым оглушают живых животных.

Теперь туши коров похожи на те, которые я видел на ранчо годами. Только висят вниз головой на крюках. Поначалу это зрелище кажется нереальным. Их так много — целое безжизненное стадо. Потом я вижу несколько задних ног, дергающихся в воздухе (последний рефлекс), и все проясняется.