Национал-большевизм

— Прочь! Здесь объявлена богам за право первенства война!..

А давайте, наконец, попробуем не испугаться этого окрика. Боги ведь нередко оказываются на проверку оловянными, а молнии бумажными. Да и сами «птицы» — заводными…

Что такое оппортунизм?

Гамбетта — его духовный отец, выразитель, идеолог — определял его достаточно ясно:

— Политика результатов.

То, что мы называем «реальной политикой». Учет обстановки, трезвый анализ действительных возможностей. Приспособление к окружающим условиям, дабы успешнее их преобразить, направить к поставленной цели. Гибкость стальной пружины. Упругость живой ткани.

Противники Гамбетты пустили в оборот словечко «оппортунизм», придав ему порицательный, предосудительный смысл. Оппортунизм, мол, есть беспринципное подчинение фактам, «шествие в хвосте событий». Пользуясь современным термином, — «фактопоклонство».

Разумеется, это не так. Гамбетта имел и твердо знал свои цели. Если уж сравнивать, то он был в них куда сознательнее и тверже, чем большинство его крикливых противников. Но именно преданность целям заставляла его относиться серьезно к вопросам о путях их осуществления. Он понимал, что «политика налагает на нас необходимость делать много уступок, обходов, пускать в ход бесконечное множество средних терминов, средних решений… La moderation — c'est raison politique»[181]. Нет ничего хуже в политике, чем упрямое и безответственное доктринерство. И даже жертвенность не искупает порока ослепленности: «мученичество не есть аргумент истины» (Спиноза). Жертвы оправданы только тогда, когда они — реальные и необходимые средства к достойным и реальным целям. Выше «безумства храброти» должен быть поставлен — разум расчета.

Ибо далеко не всякий, твердящий «Господи, Господи», войдет в царство небесное.

«Цель и средство». Кажется, так ясно. Но в то же время здесь — начало новой большой проблемы. Мир не прост. И вредная фальшь — его искусственно упрощать.

Дело в том, что «в бесконечном ряду исторических явлений все является одновременно и причиной, и следствием» (Елленек). Везде связь, кругом «взаимозависимость». Относительны не только средства, но неизбежно и самые цели. То, что в рамках одной обстановки является целью, в пределах другой превращается в средство. Целью «русской политики» Англии до японской войны было уничтожение России, как морской державы. После Цусимы Россия превращается Эдуардом VII в «дружественную нацию», полезную для окружения Германии… Целью Наполеона было использовать революцию в качестве средства военной славы Франции и превращения ее в империю. Но вышло так, что сами наполеоновские войны стали средством распространения революционных идей и их международного торжества… Целью римской империи было расширение национального римского государства. Однако по мере своего осуществления эта цель неудержимо становилась средством утверждения идеи сверхнационального, всемирного гражданства, т. е. опять-таки, значит, новой «цели»… — Словом, повсюду причудливое сплетение посредствующих целей и целеподобных средств. Что же касается «конечных целей», то их, пожалуй, и вовсе не сыскать в нашем текучем временно-пространственном мире. Поистине, он есть мир бесконечных задач.

Если так, то ясно, что реализм должен распространяться не только на средства, но и на самые «цели». Не приводит к добру, когда реализм средств сочетается с утопизмом целей. Средневековые папы нередко доходили до виртуозного совершенства в практической политике; но их центральная цель — теократизация мира — была неосуществима, и не помогло политическое искусство, коверкалась и бунтовала жизнь, и страдали люди, — и «крушение дома сего было великое»…

Необходимо не только познавать подвижную механику средств и целей. Нужно держать перед собой отчет и в самой иерархии целей, в «таблице ценностей». Нужно усвоить, что цели и ценности имеют свою лестницу, упирающуюся в небо, но установленную на земле. Плох тот, кто топчется на месте или тянет вниз. Но не многим лучше и тот, кто тщится шагнуть разом через несколько ступеней и бесславно срывается в пропасть…

Такого нечего жалеть, потому что он сам виноват. И в его сальто-мортале нет ничего ни нравственно, ни эстетически привлекательного. Восторгаться горьковскими «соколами», историческим Геростратом, ибсеновским Брандом — признак не только нравственной аберрации, но и не слишком высокого вкуса. Нравственность есть действенность и конкретность. Красота есть воплощение Смысла. Порочен пустопорожний моральный взлет. Безобразен срыв нерасчетливого порыва.

И сурова мудрая реакция жизни, запечатленная словом величайшего из великих оппортунистов мировой истории[182]:

— Vae victus!