Национал-большевизм

«Созданная Петром Великим императорская власть, — писал Герцен в 1856 году, — по характеру своему представляла полную противоположность власти царей: то была страшная диктатура, но диктатура прогресса. Она отвечала неопределенной потребности нации выйти из состояния апатии и расслабленности, в каком она находилась после великой борьбы против монголов, литовцев и поляков… Дело Петрово состояло не в чем ином, как в секуляризации царской власти и в гуманизации исключительного национализма посредством европейской культуры».

«Петр I, — писал тот же Герцен в другой раз, — не был ни восточным царем, ни династом: это был деспот, по образцу Комитета Общественного Спасения, — это деспот во имя собственное свое и великой идеи, обеспечивавшей ему неоспоримое превосходство над всем, что его окружало».

Конечно, неправы те, кто, следуя славянофилам, упрекают Петра в «денационализации» России. Не без основания утверждал В.О. Ключевский, что «сближение с Европой было в глазах Петра только средством для достижения цели, а не самой целью». Недаром дошли до нас, записанные Остерманом, замечательные слова Петра:

— Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней должны повернуться задом…

Словно пророческое предчувствие современного:

Мы обернемся к вамСвоей азиатской рожей!И европейским Марксом взорвем цветнокожий океан…[318]

Петр — великое звено в русской истории, от московской самозамкнутости к всемирно-историческим задачам. «Секуляризируется» не только царская власть, — внешне секуляризируется и старая мечта о «Третьем Риме». Но чтобы остаться жизненной и приобрести историческую актуальность в период самодержавия технической цивилизации, — она и не может не секуляризироваться.

Равным образом, чтобы спасти свою душу, должен был преодолеть себя, упразднить себя наш старый «исключительный национализм». Потерявший душу свою, найдет ее. И Петр опять здесь был великим провидцем, смелым кормчим к далеким берегам. «Гуманизируя исключительный национализм посредством европейской культуры», Россия выходила на широкую всемирную дорогу, усваивала подлинно всечеловеческие свои дерзновения. Как это, быть может, не парадоксально, но знаменитая «пушкинская речь» Достоевского была бы немыслима вне Петра и петровского периода. Это непонятно при плоскостном подходе к истории фактов и истории идей. Но факты и идеи тоже имеют, по крайней мере, три измерения…

В нынешней катастрофе не гибнет дело Петрово. Напротив, оно торжествует и расцветает. Катастрофа Петербурга — не призрачная, ибо, повторяю, Петербург, вопреки банальным уподоблениям, не призрак, а величайшая историческая реальность. В этой реальной и ужасной катастрофе есть высшая справедливость и высший смысл. Подобно тому, как петровский период был не отрицанием, а «преодолением», возведением на высшую ступень периода старомосковского, — так и грядущая Россия, озаренная лучом мировой судьбы, «всечеловеческой» идеи, корнями своими уходит глубоко в невский гранит, в двухвековую твердыню мрачно прекрасной военной столицы…

Новая Москва оплодотворена Петербургом. Гордый конь опустил копыта не в чужих землях, не на дальней стороне, а у древних стен родного Кремля. И по новому выглядят эти стены, словно готовясь вместить в себя заветы всечеловеческих надежд и сладостно-горькие вериги неслыханного национального подвига за всемирное дело…

О русской нации[319]

I

Нашей эпохе суждено, по-видимому, бурно оживить национальный принцип, начало «самоопределения народов». Повсюду в мире — национальные движения, брожения, стремления. Рядом с процессом международного объединения, повелительно диктующегося множеством неотвратимых сил современной жизни, рядом с растущей «взаимозависимостью» государств — совершается оформление и кристаллизация национальных идей. Параллельно интеграции идет дифференциация. Достаточно вдуматься в идеологию послевоенных трактатов, или хотя бы в современную трансформацию Великобританской Империи, объявляющей себя «свободным сообществом наций», чтобы убедиться в этом.

История ставит вопрос о нации в порядок дня. И естественно, что каждая нация хочет достичь самосознания, познать себя, как нацию, оправдать свое бытие перед лицом истории. «Много званых, но мало избранных»[320] — сказано в Священном Писании. Каждому хочется оказаться в числе избранных, заслужить право на избрание.

Та же проблема — познай себя! — стоит ныне и перед русской нацией, перед Россией. События последнего десятилетия особенно обостряют русский вопрос. О России повсюду говорят больше и громче, чем когда-либо. Как бы не относиться к текущим событиям русской истории — нельзя никак отрицать их значительности и глубочайшей содержательности.