Национал-большевизм

Момент конфликта революции с «некоторыми элементами и силами, выросшими на ее почве, но ей глубоко чуждыми», еще далеко не настал и пока что он даже не обрисовывается впереди. Напротив, в данный момент наблюдается скорее своеобразное взаимное сближение этих двух факторов современной жизни России. Нет смысла искусственно вызывать или форсировать их конфликт, — гораздо более целесообразно добиваться возможно большего органического или даже механического приспособления революции к национальным интересам страны, хотя бы формально и внешне победа осталась за интернационалистической революцией, хотя бы лозунги ее были по-прежнему внешне противоположны началам национализма и государственности. И та сторона национал-большевизма, которую Струве неправильно называет «идеологией национального отчаяния», как раз и учитывает известную полезность революционной фирмы в «защитных» государственных целях. Не совсем для меня понятная ссылка на «чудовищное лицемерие и маккиавеллизм» такой точки зрения не может служить ее убедительным опровержением. Тем более, что ведь сама-то революция «субъективно» действует здесь без всякого лицемерия и маккиавеллизма. Следовательно, известные и чисто конкретные результаты (хотя бы они были и очень далеки от заправской «мировой революции») могут быть достигнуты. Для патриота же все действенные пути сохранения и восстановления родины, мыслимые при данных условиях, должны быть сполна использованы.

Тактика национал-большевизма столь же осмысленна, сколь ясна и внутренно цельна его идеология.

Две реакции[113]

Когда всматриваешься в нынешний облик русской эмиграции, замечаешь чрезвычайно знаменательный процесс, в ней совершающийся: ее «центр» расползается, уходя в «крылья». Этот процесс многими еще не осознан во всей его остроте, но, по-видимому, скоро он выявится еще резче. Тогда о нем заговорят все.

Наша контрреволюция, а затем и эмиграция, с октября 17 года до последнего времени выступали в массе своей под флагом либерально-демократической идеологии. Даже военные диктаторы беспрекословно и вполне сознательно ей подчинялись: генерал Деникин руководствовался программой Национального Центра, «сочетавшей идею твердой власти с традиционными лозунгами просвещенного русского либерализма» (определение К.Н. Соколова), а адмирал Колчак с первого же дня отмежевался от «пути реакции» и, подчеркнув в ответственном заявлении, что «диктатура с древнейших времен была учреждением республиканским», усвоил позицию «диктатуры ради демократии» (кадетская формула в Омске). И Екатеринодар, и особенно Омск были лояльны идее Учредительного Собрания как грядущего хозяина страны. Вдохновителями движения были кадетские, а отчасти и право-социалистические элементы. О «реакции» в собственном и точном смысле этого слова у нас речи еще не было, и можно определенно сказать, что контрреволюция наша не являлась действительно реакционной ни по преобладающему составу своему, ни по руководящим своим целям. Бурцев со всей «оскорбительной ясностью» своего миросозерцания в этом отношении достаточно показателен, как кричащий плакат: «ни большевизма, ни царизма»!

Мечтали о российской демократии, которую поставит на царство гражданская война — и только она. Догмат «беспощадной борьбы» с советами был вторым догматом контрреволюции, столь же непререкаемым, как и первый.

Так было. Но теперь, после всех неудач и невзгод белого движения, его «большая дорога» явно суживается и превращается в тропинку. Происходит разложение в среде эмигрантского большинства. Разваливаются старые политические «штабы», рассыпается и разочарованная масса. Чувствуется неизбежность какой-то перегруппировки. На обломках старых надежд загораются новые настроения.

Пересмотр касается обоих основных догматов правоверной контрреволюции: тактики «беспощадной борьбы», с одной стороны, и либерально-демократической идеологии — с другой. Вместе с тем знаменательно разрывается взаимная связь между этими двумя догматами.

Фактическое прекращение гражданской войны не могло не затронуть и ее идеи. Теперь уже огромное большинство противников большевизма не возлагает никаких упований на старый метод борьбы с ним. Ни солдаты, ни офицеры не хотят драться, предпочитая фронтам даже полуголодное беженское существование. Дух живой отлетел от парижских Катонов, вопиющих в пустыне окружающего их равнодушия обтрепанный призыв на тему «раздавите гадину»…