Возникает закономерный вопрос: насколько такому источнику можно доверять?
Уникальность даже искаженного поздней правкой источника состоит еще и в том, что это чуть ли не единственный дневник, затрагивающий проблему массового уничтожения мирного населения[287]
. Это не военные дневники, примеров которым можно привести массу, а именно «дневник карателя», причем не простого исполнителя, лишь подчиняющегося приказам вышестоящих, а человека, вполне осознающего смысл своих действий, более того – идеологически и карьеристски мотивированного на создание системы уничтожения[288]. Внесенная автором правка сама по себе является ценным источником, позволяющим установить немаловажные психологические особенности убийцы, раскаяние которого – не более чем хладнокровно рассчитанная игра.Философ-теоретик или писатель, рассуждающий в своих текстах о необходимости истребления кого-либо, вовсе не обязательно кровожадны в обыденной жизни. Для «кабинетного убийцы» – человека, составляющего или визирующего приказы, в результате которых запускается в действие машинерия смерти, – за буквами вовсе не обязательно стоят реальные люди, обрекаемые им на уничтожение. Напротив, усидчивый исполнитель, оказавшийся на ключевой должности, может превратиться в безжалостного убийцу (Корнешов, 1987)[289]
. Автор дневника не был «кабинетным убийцей», он не только планировал, но и участвовал в уничтожении людей различными способами[290].В обширной вступительной статье Д.А. Жуков и И.И. Ковтун достаточно подробно представляют российскому читателю биографию автора дневника и верно отмечают, что самоидентификация Бах-Зелевского
В письме от 29 октября 1940 г. он подробно рассказал Гиммлеру, как усиленно исследовал собственную генеалогию, отыскав в итоге доказательства тевтонского происхождения своих предков. Фамилия кашубского происхождения с «неудобным» славянским звучанием Желевский/Зелевский была заменена на фон дем Бах, однако после войны в целях самосохранения снова возвращена к Бах-Зелевскому. Крещенный в католичество, он, нарушив последнюю волю отца, уходит в протестантизм, чтобы заключить брак с настоящей немкой (брак с «мамочкой», как он называет жену в дневнике, принесет ему шестеро детей). После войны он вернется в католицизм, в 1947 г. обвенчается с женой по латинскому обряду, чтобы устроить одного из своих сыновей в приходскую школу, но незадолго до смерти вновь перейдет в лютеранство. Не удивительно, что в записях 1941–1945 гг. практически отсутствуют размышления на религиозные темы. На вероисповедания и церковную принадлежность он смотрел утилитарно.