Научи меня любить

Последний скандал между ними произошел полчаса назад по телефону. Мирная беседа постепенно переросла во взаимный поток оскорблений, и Ирина вдруг прокричала не своим голосом:

«Я устала, ты понимаешь?! Устала от всего этого! Я хочу жить нормальной человеческой жизнью, хочу выйти замуж, хочу родить ребенка… Да-да, ребенка! Что в этом странного?»

«Замуж? Ты никогда раньше…»

Она не дала ему возможности закончить фразу:

«Да не за тебя же, черт возьми! Неужели ты подумал…»

«Что, есть другие кандидаты? Вот как, оказывается…»

«Нет у меня никаких кандидатов! Только и ты – не кандидат, понятно? Уж лучше за первого встречного…»

«Попробуй!»

«И попробую! И получится… Посмотришь, получится…»

Бросила трубку, едва отдышалась, вылетела на улицу. «Получится!» – упрямо твердила про себя, почти поверив. А потом увидела это пальто дурацкое…

Ирина улыбнулась своим мыслям. Да, надо бы подлечить нервы. Надо бы летом съездить на море, завести курортный роман. Отдохнуть, развеяться. Тогда, может, легче будет начать жизнь сначала. С нуля…

– Ирочка, мы сегодня ужинать будем?

– Мне не хочется, мама.

Римма Михайловна поднялась с кресла, подошла сзади неслышно, накрыла плечо ладонью.

– Я понимаю, Ирина, тебе тяжело. Но только ведь рано или поздно все равно придется принимать какое-то решение. Так, может быть, не стоит с этим затягивать?

– А ты? – Ирина обернулась и пытливо посмотрела в глаза матери. – Ты бы на моем месте?…

Римма Михайловна молчала некоторое время, задумчиво глядя мимо, куда-то в окно, в надвигающийся туман. Потом опустила глаза и тихо сказала:

– Если помнишь, я была на твоем месте. Была в похожей ситуации. И ты знаешь, как я поступила…

– И не жалеешь? Не жалеешь, что разошлась с ним?

– По-всякому бывает. Иногда даже очень жалею. Я ведь так и осталась – одна… Но ты – другое дело.

– Почему?

– Тебе – двадцать восемь. Мне тогда тридцать шесть было…

– Какая разница, мама? Ты считаешь, это не одно и то же? Двадцать восемь – почти тридцать…

– Глупости, – улыбнулась Римма Михайловна. – Я тоже в двадцать восемь лет считала себя старой. И в двадцать пять… Дело не в возрасте. И потом, даже если… Может, все-таки лучше одной, чем вот так, как ты, мучиться?

– Если бы я знала, мама. Если бы я знала, как лучше…

– Андрей – он неплохой человек. Но мне почему-то кажется, что он тебе не пара. Он слишком… Как бы это сказать? Земной, что ли. А тебе нужен…

Римма Михайловна задумалась. Ирина улыбнулась:

– Если ты считаешь, что мне нужен неземной, так значит тот, в пальто как раз и был подходящей партией.

– В пальто?

– Ну, первый встречный. На нем такое пальто было… Неземное.

– Ах, ты об этом! Да, возможно… – ответила Римма Михайловна как-то слишком серьезно.

– Мам, перестань. Я вообще больше не хочу об этом думать. И говорить об этом тоже – не хочу. Давай лучше, правда, чайку попьем. Телевизор включим… Может, что-нибудь интересное нам покажут.

– Может, и покажут… Там как раз сейчас цикл передач идет про поэтов серебряного века.

– Вот и отлично, – облегченно вздохнула Ирина. – Ты же знаешь, я обожаю поэтов серебряного века…

На экране мелькали, потрескивая, стилизованные под старую документальную кинохронику черно-белые кадры. Притягивали взгляд, заставляли забыться и поверить в то, что этот послевоенный Ленинград – настоящий, и женщина в шляпе с широкими полями, задумчиво бредущая по улицам полуразрушенного города – вовсе не актриса, а на самом деле – она, Анна Андреевна. Веселая грешница, насмешница царскосельская…

Но ненадолго. Почти сразу переставало вериться в реальность женщины в шляпе, в черно-белую правдоподобность смешных старомодных автомобилей, чинно двигающихся друг за другом… Где-то в потайных уголках сознания все же существовала, не давая забыться, печальная уверенность в том, что эти черно-белые страницы – всего лишь случайный вкладыш в модном глянцевом журнале, сверкающем яркими цветами рекламы прокладок, чистящих средств, телевизоров, холодильников и еще бог знает чего…

И вообще, слишком модной стала теперь эта черно-белая съемка. Так и проглядывает сквозь нее довольное лицо клипмейкера, который еще вчера в тех же черно-белых тонах монтировал ролик какой-нибудь современной певички с шикарной силиконовой грудью… Получилось одинаково хорошо – и послевоенный Ленинград, и силиконовая грудь. Модно, стильно. Современно…

Или, может, напрасно – все эти мысли? Ведь и рекламы на этом канале не бывает. Не увидишь здесь – ни прокладок, ни холодильников, ни силиконовых бюстов. И у оператора, монтирующего трагическую хронику жизни великих поэтов, может быть, есть какие-то свои принципы? Наверняка…

– Никита! – послышалось из-за спины.

Он обернулся.

– «Чашу с темным вином подала мне богиня печали…», – снова поманил к себе экран голосом телеведущего.

Но черно-белые кадры уже исчезли из поля зрения, а одинокая строчка, вырванная из стихотворения, породила вдруг совершенно иной образ. Совсем некстати, словно из ниоткуда, и уж конечно, никак не связанный с этой самой чашей: светлая прядь волос, вырванная из пучка расшалившимся ветром…

– Что это ты здесь смотришь?