Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии

Джорджу Баннерману было тридцать четыре года, когда его ро­дители, с которыми он жил все эти годы, привели его ко мне. Он никогда не встречался с девушками, не имел настоящих друзей своего возраста, работал на подсобных работах у соседей, которые ему сочувствовали. Он не был умственно отсталым или душевно­больным, но был социально неразвит и не имел никаких явных стимулов к тому, чтобы измениться. Был ли Джордж в истинном смысле жив, ведя существование, которое подходило, скорее, для четырнадцатилетнего? Имел ли он какое-либо представление о своей субъективной жизни или о бытии своего "Я"?

Дональд Флоренц женат и имеет двух детей. Он работает реги­стратором в крупной фирме. Каждый его день похож на предыду­щий. Он встает в 6.40 утра, завтракает, садится в автобус, едет на работу, проводит день в рутинной деятельности, возвращается на автобусе домой в 5.37, ужинает, смотрит телевизор, а затем ложится спать в 11.15— как раз после первой части выпуска ново­стей. В какой степени он на самом деле жив? Должно быть, его способность прислушиваться к своему внутреннему опыту мини­мальна.

А потом я смотрю в зеркало: действительно ли этот человек живет? И насколько? И насколько интенсивнее он мог бы жить? Могу ли я расслышать и по-настоящему узнать свое собственное внутреннее чувство?

Я задаю старый вопрос: что на самом деле значит быть живым? Я слушаю своих друзей, учителей и пациентов, которые сражаются со смертью, живущей в них, и пытаются достичь уровня более интенсивной жизни, которая тоже находится внутри них. И, ко­нечно же, я не удовлетворен ответом. Но постепенно начинаю понимать, что все мы — только если научимся действительно ви­деть и слышать — можем почувствовать, как внутри нас пульси­рует жизнь. Мы можем сказать, когда она бьется сильнее и когда слабеет — даже если никто из нас не в состоянии определить в точ­ных научных понятиях, чем является эта глубокая интуиция. Од­нако то, что мы можем сделать, — это понять с помощью своего собственного внутреннего осознания, как можно по-другому пе­реживать свое существование.

Достижение надежного осознания с помощью внутреннего чув­ства и его продуктивное использование — прямой путь к наиболее волнующим и целительным переживаниям, которые я и мои па­циенты испытываем вместе. Когда кто-то, с кем я работаю, действительно усваивает дух этих усилий, он оказывается настолько настроен на работу, что мы оба с нетерпением ждем очередного сеанса, бываем полностью захвачены приключениями и открыти­ями, которые становятся возможными, и тем личностным разви­тием, которое совершается в итоге. Мы говорим о "возрождении" и новых, более глубоких надеждах в нашей жизни. И я чувствую, что очень многое черпаю для себя и очень многому учусь в нашей совместной работе.

Я описываю совершенно иной вид психотерапии, чем та, что практикуется ортодоксальными психоаналитиками или терапевта­ми бихевиоральной ориентации. Действительно, само слово "пси­хотерапия"

обретает новый смысл, когда его употребляют приме­нительно к такому предприятию. Она больше не основана на модели коррекции; скорее, я думаю об этом занятии как о пробуж­дении или вызывании жизни, спрятанной внутри нас, внутренней чувствительности, которую нас научили подавлять, возможностей бытия, которые слишком редко осуществляются. Всякий раз, когда человек приходит ко мне, я пытаюсь определить степень его внутреннего осознания — в какой мере у него присутствует пони­мание значения внутреннего слушания. Я пытаюсь обнаружить влияния, которые могли блокировать или ограничивать это при­слушивание к своей субъективности, и подталкиваю пациента к тому, чтобы приложить все усилия для восстановления или уси­ления роли внутреннего чувства жизни. Это отправная точка для самых успешных путешествий, которые я и мои пациенты совер­шали вместе. Когда мы можем действительно сконцентрировать­ся на внутреннем осознании, все остальное — случайно, и мы понимаем это. К сожалению, я не могу помочь каждому человеку найти свое утраченное чувство, помочь ему войти в контакт с цен­тром своего бытия, но постоянно стараюсь делать это.

В поисках внутреннего чувства я, конечно, не задаю никаких новых вопросов, которые не были бы заданы раньше. Возможно, с тех самых пор, когда человек впервые получил представление об этом болезненном, уникальном, парадоксальном даре осознания собственного бытия, он уставился на свое отражение в водах лес­ного озера и стал задавать благоговейный вопрос: "Кто я?" И, ко­нечно, на протяжении многих столетий философы и пророки, короли и простолюдины, ученые и мистики, а также все осталь­ные пытались разглядеть в зеркале этот изменчивый образ.