Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии

— Нет, я как раз думал об этом... Хм-м-м. Ну, может быть... Как бы там ни было, дело в том, что у меня возникает это ужас­ное чувство, что на самом деле я не существую, что в каком-то смысле я плод своего собственного воображения. Хм-м. Я не знаю, что это значит. Это напоминает мне изречение Беркли: "Быть — это быть воспринимаемым". И если никто не воспринимает меня, я не существую. Если я ничего не делаю, я не существую. И вне­запно испаряюсь, просто исчезаю.

— Сейчас вы не кажетесь очень испуганным этим обстоятель­ством. — Фактически Лоренс выглядел очень отстраненным от сво­его испуганного Я и очень схоластичным. В самом деле, еще и Беркли процитировал.

— Я отгородился от этого. Я и сам чувствую, как заботливо я абстрагировал это — как будто это часть курса философии.

И он продолжал отгораживаться от этого остаток сеанса и не­которое время спустя. Случайно во время сеанса Лоренс действи­тельно попытался войти в соприкосновение со своими страхами, но либо он был слишком напуган, чтобы погрузиться в них пол­ностью, либо оставался слишком равнодушным наблюдателем, чтобы вступить в контакт с самим собой.

1 сентября

Иногда страхи возвращались — хотя Лоренс считал, что теперь уже реже. Он старательно искал способ предупредить эти момен­ты и постоянно пытался найти какой-то смысл своего бытия. Че­рез два месяца после описанного выше сеанса Лоренс обрисовал те­кущую стадию своих поисков подтверждения своего существования:

— Я не верю в Бога, как вы знаете. По крайней мере, в того Бога, о котором мне рассказывали в воскресной школе, когда я был ребенком. И, кроме того, это не является ответом на мой вопрос. Хм-м. О, сейчас я говорю об этом спокойно и рациональ­но, но иногда по ночам, когда дом затихает, я начинаю думать об этом, и меня охватывает страх. Я не могу дышать, не могу лежать спокойно, не могу оставаться в постели. Я встаю, накидываю халат, брожу вокруг, словно ищу чего-то, но не знаю, что я ищу. Хм-м. Вернее, знаю. Себя. Я ищу себя, но не уверен, что узнаю себя, если найду...

— Вы говорите так, как будто ищете какую-то физическую, осязаемую вещь, как будто вы могли бы заглянуть в кухню и вне­запно обнаружить свое Я на обеденном столе, где вы его остави­ли, а потом забыли.

— Да, знаю. Хм-м. Но на самом деле я знаю, что это не так. И все же я не знаю, чего я ищу. Я знаю только, что не смогу по-настоящему успокоиться, пока не найду это. Даже сейчас, когда я снова работаю полный день, передо мной все еще возникают вопросы, когда я меньше всего их ожидаю. И затем меня проши­бает холодный пот, и горло перехватывает...

* * *

Когда Лоренс покинул офис, я подумал о том, что та вещь, которую он так безнадежно ищет, находилась вместе с нами в ка­бинете, но он не мог видеть ее. Его бытие выражалось в самом факте нашего разговора, в его увлечении нашей совместной рабо­той, в его невысказанном, но очевидном убеждении, что он в конце концов обнаружит свое Я. Его бытие состояло не в содер­жании, а в процессе его разговора, в его постоянных усилиях и в вере в нашу работу.

26 января

Временами Лоренс отодвигал все заботы о своих страхах на зад­ний план и погружался в работу, что было для него привычным способом бегства. Работой он мог усыпить свои дурные предчув­ствия, заставляя других относиться к нему так, чтобы это подтвер­ждало его существование.

Я постоянно обращал внимание на зависимость Лоренса от своей занятости и потребность производить впечатление на людей, что­бы переживать свое собственное присутствие как отражение в них. Я вновь и вновь пытался помочь ему понять, что его работа и успех у окружающих — как бы они ни были приятны — не могут дать ему прочного ощущения своего собственного бытия, которое он так настойчиво искал. Он стал наркоманом, которому требуются эти "дозы", чтобы выжить; он не верил, что может обойтись без них.

Но постепенно, следуя вместе со мной по пути этих отступле­ний, на которые он до сих пор полагался, Лоренс начал мобилизовывать свое мужество, стал смотреть прямо в глаза своему стра­ху, и теперь появился уже новый Лоренс. Этот новый Лоренс был менее педантичным, менее цветисто выражался; стал более искрен­ним, чаще чувствовал подлинное счастье, подлинную печаль или подлинный гнев. Вошел в более тесное соприкосновение с пуль­сом своей жизни и по-настоящему начал узнавать свое внутреннее переживание.

Он несколько минут молча лежал на кушетке, занятый разны­ми мыслями, выражение его лица все время менялось. Каким-то образом я почувствовал, что он думает о себе в равнодушной, объективирующей манере. Вместо того, чтобы открыть себя потоку своей внутренней жизни, он рассматривал свое Я и рассуждал о нем. Я не мог сказать, каким образом прочитал его мысли, но был уверен, что моя догадка верна. Я уже собирался сказать ему, что я чувствую, что он имеет обратную связь с моим восприятием, но прежде, чем я успел сделать это, Лоренс заговорил таким голосом, который я определял для себя как "административно-деловой":