Наука логики. Том 1

Атрибуты Спиноза определяет, далее, как бесконечные, и притом бесконечные также и в смысле бесконечного множества. Правда, в дальнейшем мы встречаем лишь два атрибута – мышление и протяжение, – и нам не показывают, каким образом эта бесконечная множественность необходимо сводится лишь к противоположности, и притом к этой определенной противоположности двух атрибутов, мышления и протяжения. Эти два атрибута взяты поэтому эмпирически

. Мышление и бытие представляют абсолютное в некоторой детерминации; само же абсолютное есть их абсолютное единство, так что они суть лишь несущественные формы, порядок вещей есть тот же, что и порядок представлений или мыслей, и единое абсолютное только внешней рефлексией, некоторым модусом рассматривается под этими двумя определениями то как тотальность представлений, то как тотальность вещей и их изменений. Подобно тому как эта внешняя рефлексия делает указанное различие, точно так же она и погружает это различие обратно в абсолютное тождество. Но все это движение совершается вне абсолютного. Правда, само это последнее есть также и мышление, и постольку это движение происходит лишь в абсолютном; но, как мы уже заметили, оно имеется в абсолютном лишь как единство с протяжением; и тем самым не как то движение, которое по существу есть также и момент противоположения. Спиноза предъявляет к мышлению возвышенное требование рассматривать все под образом вечности, sub specie aeterni, т. е. как оно есть в абсолютном. Но в этом абсолютном, которое есть лишь неподвижное тождество, атрибут, как и модус, находится лишь как исчезающий, а не как становящийся

, так что тем самым и указанное исчезание берет свое положительное начало лишь извне.

Третье определение, модус, есть у Спинозы состояние (affectio) субстанции, определенная определенность, то, что есть в некотором другом и постигается через это другое

. Атрибуты имеют, собственно говоря, своим определением, лишь неопределенную разность; каждый должен выражать тотальность субстанции и постигаться из себя самого; но поскольку он есть абсолютное как определенное абсолютное, он содержит в себе инобытие и не может быть постигнут только из себя самого. Поэтому определение атрибута положено впервые, собственно говоря, только в модусе. Это третье, далее, остается голым модусом; с одной стороны, последний есть непосредственно данное, а с другой стороны, его ничтожность не познается как рефлексия в себя. Спинозовское развертывание абсолютного поэтому есть, правда, постольку полное, поскольку оно начинает с абсолютного, затем переходит к атрибуту и кончает модусом; но эти три определения лишь перечисляются одно за другим

без внутренней последовательности развития, и третье определение не есть отрицание как отрицание, не есть отрицательно соотносящееся с собою отрицание, вследствие чего оно в себе самом было бы возвращением в первое тождество, а это последнее было бы истинным тождеством. Здесь поэтому недостает необходимости движения абсолютного к несущественности, равно как и ее разрешения самой по себе в тождество, или, иначе говоря, недостает становления как тождества, так и его определений.

Подобным же образом в восточном представлении об эманации абсолютное есть озаряющий сам себя свет. Однако он не только озаряет себя, но и истекает из себя. Его истечения суть удаления от его непомутненной ясности; дальнейшие порождения менее совершенны, чем предшествующие, из которых они возникают. Истечение понимается лишь как некоторое происшествие, становление – лишь как нарастающая утрата. Таким образом, бытие все больше и больше помутняется, и ночь, отрицательное, есть последнее в линии эманаций, которое уже не возвращается в первый свет.