Наука о небесных кренделях

Никита послал своего водителя в магазин купить телефон, на этот номер будет звонить только Андрей. Решили, что связью Андрея с миром, с нами, будет Илья. Я ПОНЯЛА, что связью Андрея со мной будет Илья. Я ПОНЯЛА, что мне нельзя звонить Андрею: я должна делать вид, что не знаю, где Андрей, и поэтому не звоню… или знаю и поэтому не звоню… или забыла, что он есть на свете, и поэтому не звоню. Мне нельзя машинально набрать номер Андрея, – он не ответит, но все равно нельзя. Если я захочу спросить Андрея «ты меня любишь?», я должна буду действовать через Илью. Я ПОНЯЛА, сколько раз можно повторять, я же не идиот!

…Почему я не могу просто набрать номер Андрея, просто послушать «абонент находится вне зоны действия сети»? Я ведь не буду кричать в выключенный телефон: «Где ты?!»

…Позвонила Вика. С прерванного разговора о финалах прошла вечность, но на самом деле прошли всего сутки. Вика на эти сутки уходила в больницу.

Из больницы Вика не звонит, и мне не разрешает звонить: как будто этой больницы в Тель-Авиве нет, как будто эти сутки выпали из времени, как будто она не знает, что я с точностью до минуты знаю, когда она придет домой, и изнываю у телефона. В больнице Вике бывает просто страшно, бывает больно и страшно, я хочу по ее голосу понять, как она. Спрашивать нельзя: Вика старается загнать болезнь в щель, чтобы болезнь не могла даже мяукнуть, и живет, как будто болезни нет. Вика не герой, не стоик, наша с ней с детства любимая игра – кто первый скажет «я устала, дай мне бутерброд» и бросится на диван. Откуда у Вики взялась такая сила духа, чтобы молчать, когда лисенок раздирает ей грудь? Родилась в борьбе с болезнью?

– Привет, я с утра думаю о Чехове, – сказала Вика. – Ну, а ты как?

Как я? Мне нужно подумать, как я: мы не одни, нас слушают сотрудники отдела по борьбе с организованной преступностью. Я не должна давать им никакой информации. Я могу говорить только о том, что они сами знают. Могу сказать: «Мне плохо, меня тошнит». Уверена, сотрудники знают, что мне плохо, что меня тошнит, не сильно, но постоянно.

– А ты о чем думаешь – о финале или уже о новой книге?

Больше всего на свете мне хотелось рассказать обо всем Вике, сказать «Я и не знала, что с нами так может быть», услышать в ответ Викин голос с прыгающей интонацией «Я тоже не знала, что с нами так может быть». Сотрудники отдела по борьбе с организованной преступностью, услышав это, посмеялись бы над нами: «Вот фифы, не знали они! Ха-ха-ха. Каждый должен знать, что с ним так может быть».

– А где Андрей?

Я не могу сказать «Андрей на работе», не могу сказать «не знаю» – и не могу дать понять Вике, что не могу упоминать Андрея ни единым словом. Сотрудники не должны знать, что я знаю, что меня слушают.

– Андрей? А что Андрей, ничего Андрей, он никогда о Чехове не думает, хотя в школе, конечно, проходил, – искусственным голосом сказала я.

Вика молчала. Клише, конечно, но между нами повисло молчание. Молчание целиком состояло из моего личного саспенса: страха, что вот-вот случится ЧТО-то ЕЩЕ БОЛЕЕ УЖАСНОЕ, страха, что сейчас Вика начнет допытываться, где Андрей, и сотрудники отдела по борьбе с организованной преступностью сделают погромче звук.

Иногда бывает, как будто мы – только что – появились на свет! – и изумляемся – прекрасному миру! И это случилось. Вика сказала:

– Нужно залечь на матрасы?

Вика, мой самый близкий человек на свете, оказалась не той, за которую я ее принимала. Вика не обрушила на меня заполошный шквал «что ты несешь!», и «почему ты молчишь?!», и «ты от меня что-то скрываешь?», и «что, черт возьми, происходит?!», она произнесла фразу «нужно залечь на матрасы» из «Крестного отца», которая означает уйти в подполье. Вика, прекрасный цветок, далекий от всего, что не Чехов, оказалась заправским конспиратором, как будто всю свою нежную цветочную жизнь имела проблемы с законом, ходила по острию ножа. И больше ни разу – ни разу! – не спросила «а где Андрей?»…Думаю, все дело в силе духа: сила духа родилась в борьбе с болезнью, а затем распространилась на всю Викину хрупкую личность.

…Я тупо сижу дома и откладываю трудное – забрать у мамы Андрюшечку. Что мне делать с мамой? Сказать маме, что у нас был обыск, что Андрей назван организатором преступной группировки и я не знаю, где он, Марфа в тюрьме в качестве члена преступной группировки, Мурка стоит в очереди в Кресты? О-о… нет. Скажите сами!.. Мама не должна узнать, у мамы так западают глаза и дрожат губы, для мамы может быть только «все хорошо».

К тому же я не могу. Мама скажет: «Все из-за Марфы, то есть из-за тебя, из-за твоей привязанности к чужому человеку». Нет уж, лучше, как говорил Сократ, «добродетельный обман» – обман во благо другого человека, в данном случае во благо двух человек – меня и мамы…Черт, черт, черт! Забыла, что у меня синяк на лбу!.. Что я скажу маме?! Поскользнулась на улице и ударилась об угол буфета?

Господи, у нас такой ужас, а я думаю, ТОЛЬКО БЫ МАМА НЕ УЗНАЛА.