Наука под гнетом российской истории

Страсти раскалились до того, что Совет решил просить попечителя представить это дело на усмотрение министра народного просвещения, а Лесгафт настаивал на… возбуждении уголовного дела против Петрова. Шестаков был за любые меры, но только не гласные, а потому суд сразу отверг – он ведь рикошетом мог ударить и по его репутации. Под его нажимом Совет 24 мая 1871 г. утверждает экзамен и вопрос по сути становится исчерпанным. Но удила были закусаны и Лесгафт не мог так спокойно проглотить эту пилюлю. Он вместе с симпатизировавшим ему геологом Н.А. Головкинским отправляется в Петербург искать справедливость у министра Д.А. Толстого. Но тот не соизволил их даже принять [272]. Головкинский и Лесгафт 2 ию-ня 1871 г. подают министру письменную жалобу на Совет своего университета и попечителя Шестакова. Жалоба, понятное дело, так и не вышла из стен министерства.

Оставался последний шаг – гласность. В № 29 «Медицинс-кого вестника» от 17 июля 1871 г. Лесгафт публикует статью, в которой подробно излагает всю историю с экзаменами и называет фамилии причастных к этому делу лиц.

Дело сделано. В чинное университетское болото был бро-шен камень, поднявший с самого его дна всю муть – непригляд-ное естество внешне весьма респектабельных университетских чиновников от науки. После летних вакаций «дело Лесгафта» разгорелось с удесятиренной силой. Тем более, что Лесгафт подлил еще масла в полыхавший и без того костер, опубликовав 23 сентября в «Санкт-Петербургских ведомостях» статью «Что творится в Казанском университете!» Шестаков был окончательно выведен из себя. Совет же выразил “полное неодобрение поступку г. Лесгафта”, нашел его образ действий “крайне оскорбительным и вредным для университета и несовместимым с званием профессора” [273].

Шестаков ждал такого решения. 2 октября попечитель направляет “весьма секретное” послание управляющему министерством народного просвещения И.Д. Делянову, рекомендуя тому “удалить” Лесгафта из университета и “переместить” Головкинского также подальше от Казани [274]. Надо отдать должное попечителю – это был твердый, последовательный и умный проводник нужной власти политики, в его действиях не было ни торопливости, ни истеричной откровенности. Он терпеливо ждал своего часа и дождался. Попечитель согласовал свои действия с генерал-губернатором, тот с министерством внутренних дел, дабы предотвратить возможные студенческие беспорядки.

7 октября ректор Казанского университета Осокин огласил на Совете телеграмму министра: “Профессор Лесгафт Высочайше уволен от службы. Немедленно отстраните его от должности… Граф Толстой”. 6 ноября на Совете зачитывается письмо Толстого на имя попечителя, направленное им вдогонку телеграмме, где рекомендовано уволить Лесгафта от службы “без прошения с тем, чтобы впредь не определять его ни на какую должность по учебной части” [275]

.

Письмо было выслушано Советом молча в мрачном предчувствии еще более серьезных событий. И они наступили. На стол председателя ложится коллективное заявление, подписанное геологом Н.А. Головкинским, биохимиком А.Я. Данилевским, математиком В.Г. Имшенецким, химиком В.В. Марковниковым, гигиенистом А.И. Якобием, гистологом А.Е. Голубевым и паталогом П.И. Левитским.

Совет потенциально был готов к такому исходу «дела Лесгафта». Но когда все это произошло, многие пришли в замешательство. Склоки – склоками, а дело – делом. Уходят лучшие профессора. Освобождается семь кафедр. Кем их замещать? Кто будет учить студентов?

Но Шестаков – чиновник. Ему был важен не уровень знаний студентов, а полное спокойствие в его округе. Поэтому коллективная отставка его не тронула. Обеспокоило другое. «Дело Лесгафта» явилось первой в истории Казанского университета коллективной демонстрацией протеста не студентов, а профессоров. К тому же было подтверждено фактически то, о чем ранее лишь догадывались: никакой реальной автономии университетам Устав 1863 года не предоставил, они по-прежнему были под жесткой опекой чиновно – бюрократической машины, бороться с которой оказалось делом бесполезным. Это-то и раздражало, это и накаляло страсти, а они выплескивались наружу по столь ничтожным поводам как те, что лежали в основе «дела Лесгафта».

Дело академиков – подписантов.

Это «дело» более известно в нашей историографии как «Записка 342 ученых». О нем неоднократно писали те, кто занимался историей русской науки начала XX века [276]. Разворачивалось же оно в самый разгар общественно – политического подъема, охватившего образованную часть русского общества на волне революционных потрясений 1905 года.