Наука умирать

Малиновый морозный рассвет вставал над чужой землёй, над гаоляновым полем и брошенными фанзами, и нетерпеливый штабс-капитан — всего несколько месяцев из Академии — спешил увидеть результаты ночного боя, когда 1-й Сибирский стрелковый захватил деревню. Подгонял шпорами своего монгола, прыгающего по грядкам гаоляна и цепляющегося задними ногами за острые концы срезанных стеблей. Подъехав к деревне, штабс-капитан спешился, привязал лошадь к изгороди. Подошёл к фанзам. Вокруг — никого, лишь впереди, за покрытой льдом речкой, копошились серые шинели.

Это было 12 января 1905. Начало операции под Сандепу. Позже, в своей книге «Сандепу» он писал:

«... и вновь наткнулись на ужасную картину убийства людей друг другом. Страшны, жутки, непонятны эти разбросанные, изувеченные, полураздетые трупы; ужасны раны, позы мёртвых и умирающих. Вон у входа лежит навзничь опрокинутый, в одном белье, с открытыми застывшими глазами, сломанной винтовкой в руках молодой японец; а здесь в стороне целых три трупа — беспорядочно наваленных чёрных человечков, кажущихся ещё миниатюрнее, чем при жизни. Сквозь выломанную раму фанзы несутся ноющие, слабые стоны недобитых, искалеченных существ...»

Из-за угла злополучной фанзы, из которой долетали предсмертные стоны, вышел вольнонаёмный в очках, в новой шинели, с винтовкой в руке и сказал, кивая на скрючившийся у его ног окровавленный труп японца:

   — Этого я добил, господин штабс-капитан, — мучился бедняга за Великую Японию. В фанзе ещё есть живые. Слышите — стонут? Не хочется туда лезть — санитары должны прийти. Разрешите представиться, вольноопределяющийся 1-го Восточно-Сибирского полка Линьков.

Они вдвоём прошлись по деревне, разглядывая трупы японцев, некоторые валялись в одном белье.

   — Китайцы раздевают, — сказал Линьков. — Нашим японские мундиры малы.

   — Наших подобрали? — спросил Марков. — Может, их и не было? Внезапная ночная атака.

   — Были. Я же участвовал. Один и сейчас лежит. Не нашли в кустах.

Русский солдат лежал на спине, с корками застывшей крови на груди, присохшими к серой шинели. Простое мужицкое лицо, светлые стёклышки открытых ледяных глаз, на лице — покой отмучившегося.

   — Пригнали откуда-то с Рязанщины или Смоленщины, приказали убивать японцев, — сказал Линьков. — Он честно выполнял приказ.

   — За Великую Россию, — осторожно сказал Марков, не утверждая и не спрашивая.

   — Вы так считаете, господин штабс-капитан? А я думаю, что если б этот солдат знал, за что приходится умирать, он бы и винтовку давно бросил.

   — Не понимаю вас, вольноопределяющийся.

   — Сражаемся за то, что не нужно ни этому мужику, ни нам с вами.

   — Такова наша доля солдатская, — попытался Марков смягчить вольнодумный разговор, — И прежде сражались за какое-нибудь испанское наследство. Помните историю?

   — История движется. Люди стали интересоваться, за что воюют, за что голодают? Вы, конечно, читаете телеграммы из Петербурга? Знаете, что произошло 9 января[2]?

   — По телеграммам трудно разобраться.

   — Мне из-за речки уже машут — зовут. На прощанье окажу вам, что в одной редкой газетке прочитал: падение Порт-Артура есть начало падения царского самодержавия. До свиданья, господин штабс-капитан. Может быть, ещё встретимся, поговорим.

«Столичный болтун», — подумал тогда о нём Марков. Даже среди офицеров иной раз услышишь о том, как царя, в бытность его наследником, в Японии били бамбуковой палкой по голове. Не любит русский человек начальства.

Это был единственный успешный день операции под Сандепу. Введи Куропаткин[3] в бой 2-ю и 3-ю армии, как планировалось в диспозиции... Но он, конечно, не ввёл, и вообще всё делалось не так, как учили в Академии. Вместо отвлекающего боя в стороне от главного удара начали атаковать на главном направлении...

Уже 15 января Куропаткин приказал не просто прекратить наступление, а... отступать! Генштабистов разослали по дорогам в качестве колонновожатых, наблюдателей, маяков. Маркову поручили контролировать движение колонны на выходе из деревни Тутайцзы. Почти всю ночь он сверял карты и номера частей, грелся у костра с проходившими офицерами, ждал рассвета.

Словно с трудом взрезая замороженную землю, медленно выползал из-за горизонта малиновый диск, и не было от него тепла — не греет чужое солнце.