Наваждение

Анисья же известие встретила сдержанно, без особой радости. Понимала, конечно, что в доме появится лишняя копейка, достаток, но это лишь тогда, когда охота удачно сложится. А мало ли случаев разных… Тревога какая-то необъяснимая сжала сердце и на лице проступила едва заметная бледность. Но перечить не стала, знала, как давно сын мечтает о зимовке, как завидует удачливым товарищам, ставшим настоящими охотниками, промышленниками. Отворачивалась, пряча подступающие, тяжкие вздохи, но молчала. И согласие свое дала молча.

Танюшка, что жила по соседству с Витькой, была тайно влюблена в него, но природная робость, скромность, не позволяли ей одарить соседа даже легкой улыбкой. Анисья, замечая, порой, сыновни вздохи и пунцовый румянец Татьяны, при случайных встречах, обзывала их «стеновыми», что значило: застенчивыми.

– Девки с парнями пляшут, в хохотушки пробавляются, а эти все подле стенки стоят, он с одной стороны, она с другой. Так и до старости будете? Уж рожать пора, а они все у стеночки.

Но Витька на слова матери внимания не обращал, считал, что все, как-нибудь, сложится.

Дед вернулся с переговоров совсем уставшим, постаревшим, завалился на постель прямо в куртке и ботах. Мария стащила с него обувку, углом одеяла прикинула ноги и оставила в покое. Кеха было сунулся, но мать не пустила: – Пусть отдыхает, расстроился. Гармошку продать, так и то жалко, а тут тайга, он на нее жизнь положил.

Дед и, правда, расстроился, прихворнул даже. Мария заваривала зверобой с шиповником, давала пить. Полина на ночь натирала деду пятки медвежьим жиром. Тот кряхтел, но лечение принимал, ему нравилось, что все за ним ходят.

Через несколько дней дед оздоровил, призвал Кеху и крепко ему наказал, чтобы он капризы свои против Витьки выбросил и принял его на равных.

– А чего мне, пускай идет. Я и не противился.

– Может, и не противился, да кривился, однако. Возьми себе в башку, что Витька малоопытный. Обучить его надо кое-чему, приучить к таежке, пристрастить к зимовке. Тогда и тебе легче станется, и ему в удовольствие.

– Да, понял я, понял. Все будет, как наказал.

Кеха ушел, а дед еще долго смотрел в пол, где тот только что стоял и покачивал головой, что-то не нравилось ему в принятии внуком нового напарника, какая-то задиринка шкарябала старческую душу, не давала покоя.

Кеха не стал попусту расстраивать деда, принял Витьку добродушно, с легкой улыбкой. Чего делить-то, хоть и дальние, а родственники.

Однажды, лет, однако, пять назад, Витька уж вымахал, длинным был, правда, еще угловатым, как все юнцы, Кеха по темну приволок мешок, с мясом. В стекло брякнул, через калитку перебросил, выскочившему Витьке только и шепнул сквозь зубы:

– Деду скажете, прибью на…. – Шмыгнул за угол, будто его и не было.

Кеха тогда с дедом с участка выползали, всего-то и оставалось, что речку перейти по весеннему, ноздреватому льду, крыши домов уж видно, а они вот, лоси-то. Стоят в тальниках, как раз напротив деревни, матуха и ненан. Телок такой справный, ростом уж мать обгонять начал. Дед присел, задохнулся кашлем, а Кеха как увидел, сразу навскидку и хлестанул. Телок, будто и не стоял, сразу слетел, а матуха за кусты, за кусты, и ходу, не позволила по себе прицелиться.

Вот уж порадовался старый:

– Дома ведь, дома! И такая гора мяса. Уж подфартило, так подфартило, словно на березе, да наливное яблочко.

Кеха тоже был очень доволен, хотя уже выслушал от деда, какой он беспутный вырос:

– Нюш было отпускать матуху-то? Нюш нельзя быть поразворотливей-то? Э-э, простофиля! Давай уж обдирать, хоть одного-то осилил.

Кеха отпустил деда домой:

– Иди, отдыхай, пусть бабы баню топят. Может, Витьку пошлешь сюда, вдвоем-то ловчее.

Дед аж вскинулся, брови под шапку улезли:

– Еще чего придумал! Ему же за это кусок мяса подавай, да еще пожирнее выбирать станет. Придумал! Им задницу от печки лень оторвать, мясо за огородами, а они на картохе всю зиму. Сам справишься!

Рукой махнул и ушел, долго еще что-то ворчал, даже выкрикивал, выражал недовольство. Кеха тогда до самой ночи пучкался, пока разделал, пока перетаскал. Дед уж в бане помылся, а все равно вышел, куски пальцем тыкал, пытался из них тушу сложить. И так повернет, и по-другому, и голову на бок:

– Ты зачем на мелкие куски-то порубил? Первый раз что ли?

– Как удобно было, так и порубил.

– Удобно ему, удобно. Оглоед. Ни черта не умеет.

А Кеха сразу задумал родичам мяса отвалить, и даже не по той причине, что они так трудно и голодно жили, нет, об этом и не думалось, деду хотел насолить. Для того и порубил на мелкие куски одну половину, да шею, знал, что старый начнет складывать кусочек к кусочку.