Наваждение

Но и не вспомнит. Я так хотела лишиться сознания, счастья такого даровано не было. Дальше, извините, личный кошмар, вспоминать не хочу, просто не могу. Пристрелю первого, кто спросит, как это было. Подъезжают машины, остервенелый лай немецких овчарок, слышится женский плач, испуганные крики маленьких детей. Я дёрнулась, дед, как клещ вцепился в меня, прижал к себе и жарко зашептал в ухо.

— Терпи, мы погибнем сами и им не поможем. Слово даю, отомстим.

Я, двигая осторожно руками к голове по миллиметру, наконец-то зажала ими свои уши. Чтоб хоть немного приглушить весь этот кошмар. В школе вредно хорошо учиться, знать и любить уроки истории. Я понимала, что сейчас произойдёт. Хотите вам, что помню, стихотворение «Варварство» Великого татарского поэта Муса Джалиля расскажу:

«Они с детьми согнали матерей…

А сами они стояли кучка дикарей,и хриплыми смеялись голосами…Пришёл хмельной майор и медными глазамиОкинул обречённых…Детей внезапно охватил испуг,—

Прижались к матерям, цепляясь за подолы…Ребёнок, мальчуган больной…Всё понял, понял всё малютка.— Спрячь мамочка меня! Не надо умирать!..

— Не бойся, мальчик мой. Сейчас вздохнёшь ты вольно…И заалела кровь, по шее лентой извиваясь.Две жизни падают сливаясь…»

Нет, больше не могу! Душа требует хоть одну эту нацистскую тварь стереть с лица земли. Пусти меня, пусти. Руки деда сомкнулись на моём горле. «Терпи», — как трепет крыльев бабочки звучит едва слышный, скорее угадывающийся приказ. А над головой эти недочеловеки расстреливают и ржут, ржут, как кони. В яму падают мертвые и раненые люди, ещё больше нас заваливая. Сколько продолжался расстрел я не знаю, не помню. Расстрельные команды закончились, фашисты редко перебрасываются лающимися словами. Я молилась, чтоб они поскорее ушли, может, удастся спасти кого-нибудь. Звучит команда и в братскую могилу, шевелящуюся, стонущую ранеными людьми, спрыгивают немцы и начинают добивать прикладами и автоматными очередями детей, женщин, стариков. Только бы не заорать. Над головой звучит автоматная очередь, и по ноге резануло острой бритвой. Боли почти не чувствую из-за переживаемого ужаса. Десять минут, шевеление и стоны прекращаются, звучит отбой, машины уезжают.

Немного выждав, дед, осторожно разгребая тела, выглядывает наружу. Повезло, не заметили. Первое, что он видит, кольцо гестаповцев, стоящих спиной к яме и сидящие, рядом с ними, собаки на поводке. Стерегут, чтоб ни кто не выжил и ни кого не спасли. Это длилось бесконечно долго. Губы от жажды потрескались, шелохнуться нельзя, опасно. Жара. Температура под сорок пять градусов. Старые трупы под палящем солнцем раздуваются, и их разрывает от бурлящих газов. Кишмя кишат вокруг меня черви, тучи разных насекомых лезут в рот, лицо, под одежду. Человек живуч, можно ко всему привыкнуть и к этой вони, останкам тоже, если жить охота. Когда совсем изнемогаю, временами впадаю в кому беспамятства. Наши тела затекли, но повернуться нельзя, боимся. К вечеру, когда оцепление сняли, я не чувствовала себя в мире живых. Немчуры, погрузившись в приехавшие за ними машины, уехали. Поверить тому, что выжили в кромешном аду трудно. У нас не сразу, получается, выбраться из братской могилы. Ползём по телам, руки не держат мой вес, соскальзываю, периодически утыкаясь лицом в чьи-то ноги, руки. Мухи выбивают мои поражённые коньюктивитом глаза, из которых течёт зеленый гной. Стараюсь его вытереть изнанкой своей блузки и проваливаюсь в очередной раз меж тел. Безразличие полное ко всему происходящему. Это ни я и всё это происходит не со мной. Помогая друг другу, наконец-то выползаем изо рва. Стряхиваем с себя насекомых и ошмётки сами знаете чего. Порывы ветерка наполняют лёгкие свежим сладким воздухом. Шатаясь, опираясь друг на друга, добредаем до лесополосы и падаем без сил. Над нами кишмя кишат насекомые от мух, комаров до чёрт знает ещё чего. Онемевшие тела плохо слушаются, весь организм сводит судорогами. Не вынеся мучений, наконец-то проваливаюсь в беспамятство. Открыла глаза уже глубокой ночью. Гриша сидел с прикрытыми очами, прислонившись к белоствольной берёзке. Не открывая глаз, сказал:

— Возьми свою сумку. Вот одежда переодевайся, она относительна чистая. Пойдём по полосе до леса, дальше будет видно.

— Ты её снял с убитых? — Кивок головой.

— Им уже всё равно, а нам надо выжить. Понимаешь, надо! Домаша, у тебя больше нет красивых каштановых волос, ты…ты абсолютно седая.

— Не ори. Спешу тебя обрадовать, сам лунь седой. Ладно. Переоденемся и пошли скорей отсюда. Смотри, в сумке целая нетронутая пачка салфеток. Давай поделим поровну, оботрёмся. Сумку брать не будем. Ладно?