Наваждение

Но церемонность моя никакого впечатления на него не произвела — безмолвно прошествовал мимо нас в кухню. Вскоре там зажурчала вода — промывал, очевидно, шприц.

— Какая я неловкая, — натянуто улыбнулась мама. Кажется, откровенная нелюбезность мужа и ею не осталась не замеченной. — От всех этих треволнений даже познакомиться забыла. Меня зовут Ольга Васильевна, я, как вы догадались, Светочкина мама. — И протянула мне через стол тонкую белую руку.

Я опять отклеился от сидения, на мгновенье сверкнула безумная мысль — знай наших! — поцеловать эту руку, но, конечно же, стушевался, лишь осторожно ее пожал и пробормотал свое известное уже ей от Светки имя. Не Валька, понятно, — Валентин Извеков. Она сказала, что ей очень приятно, я сказал, что мне тоже очень приятно. Оба мы, точно тяжелую работу исполнили и нуждались в передышке, замолчали. Я не знал, в силе ли осталась ее просьба поведать о себе, и заговорил о том, что больше всего волновало:

— А можно мне к ней? — кивнул на дверь в соседнюю комнату.

— Разумеется, — ответила Ольга Васильевна, — только…

— Только, — подхватил вошедший в комнату отец, — недолго. И не заставляйте ее разговаривать. Ей покой нужен.

Радуйся, наше подполье! Вот он соизволил заговорить со мной, милостиво разрешил повидаться с дочкой! Но несомненный спиртовой запах я снова уловил. Может быть, на этот раз оттого, что протирал Светке кожу перед инъекцией? Он, надо думать, врач — не медбрат же. Странно, что второй месяц мы со Светкой общаемся, о чем только ни переговорили, а так мало знаем друг о друге, даже то, чем занимаются родители. Случайно это произошло или время такое настало? Но я уже открывал дверь, за которой ждала меня Светка, все остальное сделалось несущественным…

В ногах у нее, бархатисто-черный, без единого пятнышка, на белом пододеяльнике, спал кот. В тот раз я его не видел. Второе черное пятно — Светкина голова на белой подушке…

Я стоял, смотрел на нее. Когда-нибудь — когда? — вот так же будет лежать она в постели, улыбаться мне, и постель эта будет наша общая, ее и моя… Мы не виделись несколько часов, но Светка изменилась, какой-то другой стала — и немыслимо, неправдоподобно красивой. Я подозревал, что и яркий, малиновый румянец, осветивший ее лицо, и феерически заполыхавшие глазищи — следствие высокой температуры, а не восторга, вызванного моим появлением, но на какое-то время буквально остолбенел. Потом, как последний идиот, — нашел о чем! — спросил:

— У тебя… кот?

— Да, — осторожно прокашлялась Светка, — Дива…

— Дива… — все еще находясь в прострации, повторил я вслед за ней. — Имя у него, однако…

— Полное — Дивуар. Кот Дивуар.

— Дивуа-ар… — протянул я, совсем сбитый с толку. Подошел — непостижимо! — не к ней, а к нему, провел по теплой мягкой шерстке. — Надо же, Дивуар… — Кот приоткрыл зеленые глаза, презрительно посмотрел на меня и снова сомкнул веки.

— Так одну африканскую страну переименовали, — сочла нужным пояснить Светка. — Да оставь ты его в покое, иди сюда. — Высвободила из-под одеяла, протянула ко мне оголенную до плеча руку.

Лишь коснувшись ее, я пришел в себя. Встал на колени, прижался к ней лицом:

— Как же так, Светка? Зачем ты заболела? Когда успела? Вчера ведь только…

— Сама удивляюсь. — Голос у Светки был жалобно-приглушенный, хрипловатый, от сострадания к ней у меня даже сердце заныло. — Вчера немного горло побаливало, я внимания не обращала, а ночью проснулась — как на сковородке меня поджаривали, глотнуть не могу… — Забрала у меня руку. — Сядь на стул, Валька, не хватало еще, чтобы ты заразился. И не переживай, скоро все пройдет. Папа американский антибиотик раздобыл, через пару дней на ногах буду.

Я поднялся с колен — занятно бы выглядел, войди сейчас в комнату кто-нибудь из ее родителей! — снова завладел Светкиной ладонью:

— Я же не целую тебя, руку-то хоть оставь! — Придвинул ногой стул, сел, тоскливо уставился на нее: — Ты сегодня такая красивая…

— Только сегодня? — у Светки хватило сил кокетливо улыбнуться.

— Ну что ты! — Я легонько потянул ее руку на себя, губы мои снова нашли горячую гладкую кожу.

— Ты как маленький! — Рука ее исчезла под одеялом. — Расскажи лучше что-нибудь, а то лежу весь день бревном, читать даже не могу. Что ты делал сегодня?

Я покорно вздохнул, начал рассказывать, как охотился за будущими героями моей статьи, но вошел отец, сказал, не глядя на меня:

— Света, тебе скоро принимать лекарство. — Красноречиво зыркнул на часы и вышел.

— Он у тебя, однако, не очень-то любезен, — не удержался я. — Не то что мама.

Светка нахмурилась:

— Я же тебя просила не делать скоропалительных выводов. И почему он должен быть любезным? Он тебя совсем не знает.

— Но понимает ведь, что не с улицы человек пришел, — не сдавался я, — к его дочери… — В упор посмотрел на нее: — В конце концов, будущий его зять! И вообще он, по-моему…

— Что — пьянчуга? — Светкины глаза — две холодные черные щели.

Я вовсе не это имел в виду, но под настроение буркнул:

— Впечатления трезвенника, во всяком случае, не производит. Насколько я понимаю, врач он…