Навсегда разделенные

Я не знаю, что означает слово «макабрически»¹⁰, поэтому лишь качаю головой. Чего бы плохого Анна не думала об этом подарке, она ошибается. В нынешних обстоятельствах мне очень нравится эта шляпка.

— Ты такая подруга, какой я никогда… — Я давлюсь словами, не в силах взглянуть Анне в глаза. — Никто не заслуживает такой чудесной подруги, как ты. Кроме, может быть, тебя самой.

Анна улыбается и, воспользовавшись моей минутной сменой настроения, игриво шлепает меня ладонью по попе:

— Вот люблю я тебя, детка, что ж поделать. Всегда любила.

— Может, примерить всё остальное? — спрашиваю я, внезапно загоревшись поиграть в старую как мир игру в переодевалки. Мы с Анной часто играли в нее в университете. Каждая из нас скрывалась в ванной, пытаясь придумать для другой самый нелепый наряд. Сейчас всё иначе. Всё намного-много печальнее. Однако… жизнь сама привела нас с Анной к такого рода переодевалкам.

— Давай. Я подожду тебя здесь.

Я бегу в спальню и вижу, что Анна уже подготовила для меня и платье, и туфли. По-быстрому надеваю платье, а потом натягиваю черные колготы, чтобы дополнить ансамбль и поубавить сексуальности, привнесенной в костюм шляпкой с вуалью и обнаженными ногами.

— Подобающе быть сексуальной вдовой? — кричу я Анне, надевая вторую туфлю.

— Ни одной такой не видела, — смеется подруга.

Полностью одевшись, я выхожу из спальни и поскальзываюсь на шпильке. У меня подворачивается нога, и я падаю прямо на задницу. Анна долгую секунду смотрит на меня, не зная, что предпринять. Не зная, заплачу я или рассмеюсь. Наверное, она застыла, перепугавшись, что я зарыдаю. Здесь точно есть из-за чего расплакаться, но мне совершенно не хочется плакать. Глядя на Анну, я чувствую, как внутри меня зарождается смех. Чувствую, как он поднимается, а затем и прорывается наружу. Меня трясет от хохота.

— Боже, — произношу я сквозь слезы. — Оу!

Анна тоже громко хохочет.

— Бва-ха-ха-ха-ха-ха! — угорает она и плюхается рядом со мной на пол. — Не знаю почему, — выдыхает подруга, — не знаю почему, это так смешно.

— Ужасно смешно, — соглашаюсь я.

Если бы ее не было рядом, я бы уже перестала смеяться, но слыша ее смех, не могу остановиться. Я хохочу дико и неудержимо. Громко и свободно. Когда же наконец успокаиваюсь, в голове у меня легкая пустота.

— Оооох, — вздыхаю я, отсмеявшись. Как же хорошо. От смеха всё внутри подрагивает.

Я натыкаюсь взглядом на зеркало и вспоминаю, почему оказалась здесь. На полу, в полдень пятницы, во всем черном. Бена больше нет. И ненавижу себя за свой смех. Ненавижу за то, что забыла — пусть всего лишь на десять секунд — мужчину, которого потеряла.

Анна сразу улавливает смену моего настроения. Перерыв в нашем горе закончился, и я снова нуждаюсь в поддержке. Она поднимается с пола, отряхивает попу и подает мне руку. Я неуклюже встаю — так, что подруга видит мое нижнее белье, — хотя стараюсь подняться как леди. Даже не так. Как вдова. Вдовам подобает держаться еще с большим достоинством, чем леди. Вдовы не светят своим нижним бельем ни перед кем.

Что может быть дерьмовей этого?

Мы с Анной отправляемся в Лос-Анджелес жарким утром. В округе Ориндж становится еще жарче. Еще потливее и противнее во всем. В Южной Калифорнии всегда теплее, чем во всей стране, но и влажность должна бы быть поменьше. Однако в это июньское утро тут печет как в аду, а я вся в черном.

Мы не опоздали, но и не приехали рано. Во всяком случае, не так рано, как полагается приезжать жене покойного. Сьюзен наблюдает за тем, как я иду к могиле. Она-то, вероятно, прибыла чуть ли не на час раньше. Мне хочется объяснить ей, что я припозднилась, потому что почти передумала ехать сюда, потому что отказывалась сесть в машину. Потому что, бросившись на газон перед домом, призналась Анне, что искренне верю в то, что если поеду на похороны Бена, то он никогда ко мне не вернется. Я заявила ей, заливаясь черными от туши слезами, что хочу остаться дома и ждать. «Я не могу его бросить», — твердила я, словно мое присутствие на похоронах будет предательством, а не почтением его памяти.

Мы приехали вовремя только потому, что Анна подняла меня с земли, посмотрела мне в глаза и произнесла: «Он никогда не вернется. Поедешь ты сейчас на похороны или нет. Садись в машину. Это последнее, что ты можешь сделать вместе с ним».

Сейчас Анна стоит рядом со мной, одетая в черный брючный костюм. Рискну предположить, что она оделась так, чтобы не затмевать сегодня меня, как будто это — моя свадьба. На Сьюзен черные кофта и юбка. Она окружена молодыми мужчинами в черных костюмах и несколькими женщинами постарше в черных или темно-синих платьях. Мы стоим на траве. Шпильки моих туфель погрузились в землю. Такое ощущение, будто меня засасывает трясина. Любое движение ног сопровождается вытаскиванием шпилек из земли, вскапывающих ее наподобие мини-лопаток. Разрыхляющих кладбищенскую землю.