Навстречу Нике

Эта памятная история тоже описана в книге «Здесь и теперь», и я не стану повторяться, замечу только, заворожённый и обласканный единственным великим поэтом, который существовал тогда на земле, я ушёл от него с твёрдым убеждением: то, что я не примкнул ни к какой сваре – правильно.

…Читатели говорят, будто моя проза похожа на протекающий перед глазами кинофильм.

Так вот, представь себе такой эпизод.

…Сухуми. Поздний вечер. За ставнями окна шумит ливень. Я лежу на раскладушке внутри норы, свёрнутой из одеяла и старого ковра. (Этот опыт пригодится мне через много дет, когда я проведу зиму в неотапливаемом каменном доме на греческом острове Скиатос.) Рядом, на кровати под периной покоится давний знакомый по Литературному институту, молодой поэт, к которому я утром приехал.

В Москве он не раз подолгу жил у меня, тоже спал на раскладушке между моей тахтой и родительским раскладным диваном.

А здесь между нашими ложами на железных ножках стоит «коза» – керамическая трубка, обмотанная раскалённой электрической спиралью. И початая бутылка трёхзвёздочного грузинского коньяка. По очереди, передавая из рук в руки потрёпанную книгу, мы читаем вслух роман Хемингуэя «Фиеста». По очереди прихлёбываем из бутылки.

Сейчас мода на Хемингуэя прошла. А я и поныне очень люблю произведения этого писателя. Когда был в Париже, с волнением прошёлся по улице Муфтар, где он жил и работал в молодости.

Герои «Фиесты» без конца потребляют спиртное. Вот и мы по–детски принялись им подражать.

На рассвете приятель повёл меня в сторону порта, в хашную. Там я должен был вкусить загадочный хаш – верное средство от похмелья.

Вымокший от ночного ливня город помаргивал тусклыми огоньками. С нахохлившихся эвкалиптов за шиворот падали капли. Старушка подметала мокрый тротуар метлой из пальмовых листьев.

Много лет уже с конца сентября всё во мне замирало перед наступлением зимы – опять не меньше пяти месяцев бояться поскользнуться, жить в затворе… А тут зимой я вольно шагал мимо запертых ещё мастерских, пакгаузов. С благодарностью поглядывал на приятеля, к которому я набился пожить до весны. Мы оба не ощущали никакого похмелья. Холодный рассвет бодрил.

Порт оказался жалким, с единственным, уходящим в серое море пустынным пирсом, на который я когда–то ступил, прибыв из Одессы.

Зато в душной хашной было полно народа. Сюда стеклись все пьяницы города.

Как и они, мы тоже получили по глубокой тарелке с крепким, сваренным из костей бульоном–хашем и по стопарику с пятьюдесятью граммами водки. Рецепт похмелки большего не позволял.

Залпом выпив водку и добросовестно выхлебав сытное, но противное кушанье, я понял, что больше никогда не притронусь к хашу.

Я рвался покинуть это душное заведение, наполненное гомоном усатых, лысых, пузатых завсегдатаев – профессиональных алкоголиков, похожих на тех, кого изобразил Сезанн на своей знаменитой картине. Здесь, как и во всём городе, моего приятеля, работавшего в партийной газете, хорошо знали. Разговорам на абхазском языке, дружеским объятиям не было конца.

Я расплатился и вышел один. Снедало желание поскорее узнать, найдётся ли здесь возможность рыбачить с лодки. Если можно, где её достать? Где купить самодур – снасть для морской ловли?.. Ловля удочкой или закидушкой с берега или пирса обрекала на поимку лишь мелочи. Денег, у меня, как всегда, было в обрез, и я, привыкший летом в Солотче к увесистым уловам, рассчитывал на серьёзную прибавку к столу. Для себя и своего товарища.

Я шел под сиротливо шелестящими листвой эвкалиптами вдоль парапета набережной. Галечный пляж был пуст. Никаких рыболовов, сколько видел глаз, не просматривалось.

Вдруг вдалеке я увидел лодки. Одна за другой они выплывали в море из–за густой полосы кустов и деревьев. Я наддал шагу.

Там, за стеной растительности проступило устье неширокой реки с тянущимся вдоль её берега деревянным причалом, сарайчиками для хранения моторов и вёсел. С будкой, в которой торчал пограничник в зелёной фуражке.

«Кто меня выпустит в море? Местной прописки нет… А тут граница», – с такими угрюмыми мыслями вступил я на скрипучие доски причала, возле которого ещё покачивалось несколько зачаленных лодок.

Смотри, Ника, как нас любит Господь! Кто–нибудь снова скажет, что мне опять просто повезло.

Высокий, плечистый человек в бушлате и брюках, заправленных в сапоги, укладывал в лодку вёсла. Я подошёл, представился, объяснил, кто я и откуда.

Он обрадовался! Сказал, что его зовут Георгий Павлович Павлов, что он хоть сейчас возьмёт меня с собой. Что ему – капитану первого ранга в отставке не составит труда уладить дело с пограничниками. Что снастей покупать не придётся, у него полно своих самодуров, подарит.

— Выхожу в море всё реже, – с горечью добавил он. – Вот научу вас, станете плавать на шлюпке без меня.

Этот улыбчивый, как потом выяснилось, богатырь с Волги, выглядел на первый взгляд вполне здоровым. Уже сидя в лодке, я залюбовался им, когда он вышагивал назад от пограничной будки.