Навстречу Нике

Я оказался совершенно не нужен ремесленнику–режиссёру. Появляясь на съёмочной площадке, пытаясь вмешаться, спасти дорогой для меня замысел, встречал полное равнодушие, глухоту.

Киногруппа гнала план, стремилась сдать картину досрочно, чтобы получить премии. Я же должен был довольствоваться гонораром за сценарий, бесплатной жизнью в Ялте. И помалкивать.

По утрам, если не выходил в море, работал в своём номере. Здесь, в отличие от сухумской конуры, было окно, за которым простиралась морская синь.

Закусив удила, я решил сам поставить свой сценарий. Пусть на бумаге. Пусть в виде повести.

Ещё в Москве, едва я получил деньги за сценарий, чуть ли не в тот же день кто–то сообщил, будто близ метро «Аэропорт» начинается строительство жилищного кооператива писателей. Я успел собрать необходимые документы, внести паевой взнос за двухкомнатную квартиру.

«Удивительно! – думал я. – Появились деньги – появляется кооператив. Неужели через два года у меня будет собственное жильё? Что за чудеса!»

Съездил на место строительства, увидел, как рабочие закладывают фундамент рядом со старыми яблоневыми и вишнёвыми деревьями. Местный житель сказал, что до войны москвичи снимали в этих местах дачи.

Здесь–то и проживаем теперь ты, Марина и я.

А мама Белла сделалась печальна. Её, да и отца тоже, вовсе не радовала перспектива скорого нашего разъезда…

Ни мне, ни, тем более родителям в голову не могло придти, что со временем судьба вновь объединит нас под крышей этого нового дома. Что мне выпадет трудное счастье баюкать их старость, пока в 80–м году не умрёт мама, а через пять лет – ставший совсем беспомощным отец. И уж вовсе не мог я вообразить, что здесь будет часто появляться отец Александр Мень, иногда ночевать на тахте рядом с книжными полками, над которыми висит адмиральская шпага.

Всё это было запрограммировано в будущем. Так же, как и твоё нынешнее щебетание вместе с нашими попугайчиками–неразлучниками.

А пока что я собирался жениться!

Да, вопреки своему давнему, вроде бы твёрдому намерению дождаться настоящей любви, той, что предназначена мне от века. Начал уставать от одинокой жизни, сдаваться.

Мне шёл уже тридцать пятый год. Изгоем, выламываясь из человеческого устройства жизни, продолжал скитаться по чужим городам. Теперь я понимаю, что тоска по ребёнку подсознательно выражалась в моих детских книгах, в этом сценарии, где главным героем был мальчик.

Господь решил показать мне, что значит идти обычным путём… Это был жестокий урок, растянувшийся на семь лет – священное число полноты. Потом целое десятилетие длились последствия драмы…

Даже сейчас нет у меня ни сил, ни желания рассказывать о том, к чему привела моя ошибка. Очевидная с самого начала. Можешь прочесть повесть «Что с тобой случилось, мальчик?» Там всё написано.

Поразительно, до чего человек может быть слеп! Смотреть в упор и не видеть. Ведь Господь никогда ничего насильно не навязывает. Только предостерегает…

К лету после работы в Ялте киноэкспедиция перебазировалась на натурные съёмки в плавни Днепра, в Новую Каховку.

Я ехал вместе со съёмочной группой в автобусе, слушая увещевания прибывшего к нам из Москвы члена редакционной коллегии студии.

— Почему ваш Валера ловит рыбу? Пусть мать заставляет его ловить жаб. Ну, хорошо, лягушек! Для сдачи в совхоз, который поставляет этих тварей для продажи во Францию! Так будет противнее, согласны? Гениально? Ну, почему вам не нравится моя находка?

Я отмалчивался. Даже спорить не хотел с этим самодовольным дураком, явившимся к нам в командировку, чтобы за казённый счет побездельничать сначала на ялтинском, а теперь и на днепровском пляже.

Больше всего я боялся, чтобы он не поделился своей «находкой» с режиссёром. Тот исполнял все повеления начальства, не дожидаясь моего согласия. Поэтому, когда по выезде из Крыма, где–то за Перекопом на развилке показалось придорожное кафе, я, чтобы прекратить этот разговор, обратился к сидящим в автобусе:

— Давайте остановимся. Пообедаем.

Кафе было чистенькое. И борщ, и чебуреки отменного качества. На столе появилась водка. Ваза с черешней. Киношники шумно обсуждали свои дела.

Официантка сбивалась с ног, обслуживая нас. При этом она жадно прислушивалась к разговорам, так и норовила задержаться у столиков.

Когда все рассчитались и вышли к автобусу, она вдруг бросилась за нами, стала сперва шёпотом, а потом и рыдая во весь голос, умолять каждого:

— Родненькие! Заберите с собой! Ещё не старая, тридцать пятый пошёл. У всех своя хата, дети, семья… Пропадаю среди чужих людей, роблю и за судомойку и подавальщицу за харчи. А на что харчи, если жизни нет? Хозяин старый, дерётся… Вокруг никого нет, только проезжие. Одна я тут! Может, кто в жёны возьмёт? Верной жинкой буду, обстирывать буду, кормить, всё сроблю! Дитё лелеять стану, як свою кровиночку! Хлопцы, не уезжайте так, возьмите с собой Христа ради!

Автобус отъезжал, а она всё стояла на дороге и плакала.

Поразило тогда, что она – моя ровесница, что у неё та же тоска…

— Что ж ты, Стас? – приставали в автобусе к нашему звукооператору. – Девка красивая. Мог бы прихватить!