Навуходоносор

— Господин, я не могу охранять твою жизнь, когда меня все окорачивают, когда я не могу набрать в пятидесяток тех, кто мне нужен, когда мне не разрешают ни подставки под факелы в коридорах по-своему навесить, ни ступеньки на лестнице переложить. Стоять навытяжку у твоей двери с копьем в руке, которым никого не осадишь, не прикончишь в тесноте, — это не по мне. Да и опасно это… Пусть им занимается ленивый и послушный, кому собственная жизнь не дорога. Я же всегда старался предотвращать угрозу, а не встречаться с ней впохыхах. Я должен знать, кто шастает по коридорам в неположенное время. Мне должно быть известно, кому куда вход разрешен, а кому куда нет, и никто не должен знать, что я это знаю. Я не должен никому и ни в чем давать отчет, только своему господину. Я знаю свое место и всегда буду почтителен со всеми, вплоть до конюхов, но если кто-то оскорбит меня или моих людей, он должен лишиться места. Также, впрочем, я буду поступать и со своими людьми, если кто-то посмеет без моего приказания вести себя грубо, неучтиво.

— Я согласен! — решительно заявил Навуходоносор. — Только не могу понять, причем здесь ступеньки и подставки для факелов.

— Этим, господин, следует заняться в первую очередь. Только мы с тобой, больше никто.

С той поры Рахим и два его сына, а также проверенные ветераны и их сыновья наглухо перекрыли все подходы на царскую половину. Ничего в порядке допуска к царю не изменилось, просто тем, кому там делать было нечего, больше там не появлялись. Подставки Рахим расставлял в присутствии царя, с ним же переложил деревянные ступени на лестницах, устроил ловушки. Теперь Рахим по скрипу на лестнице сразу мог определить, кто зашел на царскую половину. Движение воздуха, колебания пламени светильников и дребезжание света сразу указывало на появление чужака. Хитрости были, на первый взгляд, мелковаты, однако для того, кто знал все эти секреты, тайн во дворце не осталось. Теперь Рахим знал, что Нитокрис вновь тайно обратилась к лекарям, колдунам и знахаркам. Болезнь маленького Валтасара напомнила царице, каким хрупким было ее положение во дворце. Амель-Мардук волком смотрел на смуглую мачеху, овладевшую отцом при живой, пусть даже лишившейся рассудка, матери. Нериглиссар, подчинивший себе вавилонскую армию, глыбой нависал над ними обоими, его щенок Лабаши имел наглость сочинять об Амель-Мардуке и Нитокрис возмутительные стишки. Только Набонид держался с египетской царевной доброжелательно и ответственно. Правда, он со всеми вел себя подобным образом.

Рахиму было известно, что Амеля-Мардука тайно посещают приверженцы чуждого Вавилону культа Яхве. Знал он, о чем они там беседуют после того, как начитаются до одури каких-то священных книг или подметных писем, порой посылаемых из Палестины, но это уже была забота другого ведомства, и Рахим старался не углубляться в подробности. Ему своих забот хватало.

Стараясь честно исполнять долг — то есть, выгребать против течения, избегать водоворотов. Он никогда не лез в сильные. Никогда не наступал князьям на ноги. Помалкивал, хотя знал немало. Держался в сторонке, а успокоение искал в былом.

* * *

Лет сорок назад, когда молодой Навуходоносор явился в Вавилон добывать царство, на третье после прибытия утро Рахим отправился навестить родных. Поехал верхом. Возле глинобитной хижины в предместье, где жила семья Бел-Усата, его встретил средний брат Базия.

— Мир тебе, — приветствовал его Рахим.

Брат прищурился, покачал головой, потом, указывая на коня, спросил.

— Это все, что ты смог раздобыть в походе? Не густо. Может, у тебя есть серебро? Я мог бы надежно пристроить его у купцов.

Рахим слез с коня, молча оглядел брата — по виду не скажешь, что он водит дружбу с богатыми ташриту. Все такой же длинный, тощий, на лице угрюмое неулыбчивое выражение. Бос, хитон рваный, волосы спутались. Взгляд тяжелый — смотрит не мигая. Знаем мы таких ребят, решил про себя Рахим, охочих до чужого серебра. Он поинтересовался, что слышно о старшем брате. Охраняет что-то там, на Тигре, ответил Базия и спросил.

— Ну, так что насчет деньжонок, а то стоять мне здесь недосуг. Работа ждет.

— Денег у меня с собой нет. Наградные должны выдать, когда — не знаю.

Базия присвистнул.

— Стоило ли в таком случае подставлять под стрелы голову? Вон сынок владельца нашего арыка Шаник-зеру столько домой притащил. Ему и честь, и почет…

— Где мать? — уже с откровенной неприязнью спросил Рахим.

— В хижине ковыряется.

— А ты почему до сих пор не женился? — спросил младший брат.

— На какие доходы прикажешь женщину содержать? — усмехнулся Базия и, ни слова не говоря, повернулся, перекинул тяпку через плечо и отправился в поле, длинной полоской вытянувшееся вдоль оросительного канала. По его берегам стояли, нежились на солнце финиковые пальмы. Базия вышагивал как гусак, не поднимая ног, вперевалочку… Участок у Бел-Усата был доходный, расположен удобно, но необходимость делить его между тремя сыновьями вызывала уныние у всех членов семейства. Эта тяжелая дума годами камнем лежала на душах мужчин семьи.