Назидательные новеллы

Пусть идет любая нимфа,Каждый пусть идет сюда:Поместительней чакона,Чем широкий океан!Пусть попросят кастаньетыИ наклонятся, чтоб взятьНа руки песку немногоИли этого дерьма.Все исполнено отлично,Попрекнуть ни в чем нельзя.Черту чертовых две фиги,Пусть дадут, перекрестясь.Пусть на негодяя плюнут,Чтоб он дал нам погулять,

А не то он от чаконыНе отстанет никогда.Лад меняю, Аргуэльо;Ты прекрасней, чем чума;Ты должна, раз ты мне муза,Вдохновенье мне послать.Ах, в чаконе вся сполнаПрелесть жизни нам дана!В ней находим упражненье,Драгоценное здоровьюИ от малодушной лениОчищающее кости.Пусть бурлит веселье в сердцеМузыканта и танцора;Тех, кто видит, тех, кто слышит

Музыку и пляс веселый.Пусть растает вся фигура,Ртутью сделаются ногиИ на радость их владельцамОтрываются подошвы.Оживление и легкостьВ стариках вскипают снова,В молодежи возрастаютИ до крайности доходят.Ведь в чаконе вся сполнаПрелесть жизни нам дана!Сколько раз уже пыталасьЭта знатная сеньораВместе с бойкой «Сарабандой»,

С «Мавританкой» и «Прискорбьем»[130],Крадучись, проникнуть в щелиМонастырского затвора,Чтобы запертое в кельяхБлагочестье потревожить!Сколько раз ее чернилиТе же, кто ее возносит!Ибо думает невеждаИ испорченность находит,Что в чаконе вся сполнаПрелесть жизни нам дана!Эта смуглая мулатка,За которой много большеЧислится богохуленийИ грехов, чем за Аробой[131]

,И которой платят податьВереницы судомоек,Конюхов густые толпыИ лакеев легионы,Рада клясться и божиться,Что она назло персонеСамохвала «Самбопало»[132]Лакомее всех кусочков,Что в чаконе вся сполнаПрелесть жизни нам дана!

Пока Лопе пел, ватага погонщиков и судомоек (а было их в общем до двенадцати человек) неистово плясала, но в то самое время, когда он собирался было перейти к другим песням, гораздо более основательным, серьезным и существенным, чем все предыдущие, один из толпы «прикрытых» зрителей, смотревших на пляску, вдруг крикнул, не отнимая от лица плаща:

— Замолчи, пьяница, замолчи, пропойца! Заткнись, винный бурдюк, поэт-лоскутник! Молчи, паршивый певец!

В ту же минуту подскочили еще другие зрители и разразились такими ругательствами и угрозами, что Лопе почел за благо умолкнуть; однако погонщики мулов взглянули на дело иначе, и не окажись под рукой хозяин, уговоривший их разумными доводами, тут бы завязалась свирепая склока. Впрочем, несмотря на это обстоятельство, они, наверное, пустили бы в ход руки, если бы не появившаяся полиция, которая всех их заставила разойтись.

И тотчас же после их ухода до слуха всех, кто еще не спал в округе, донесся голос юноши, сидевшего на камне напротив гостиницы Севильянца и певшего с таким чудесным и нежным выражением, что слушавшие пришли в восхищение и невольно прослушали его до конца. Но совершенно исключительное внимание выказал к пению Томас Педро, ибо ему больше, чем кому бы то ни было, подобало не только оценить музыку, но и разобраться в самых словах. Для него одного это была не песня, а подлинное провозглашение анафемы, от которого стыла душа, ибо музыкант исполнял романс такого содержания: