Назначенье границ

Майориан оглядел доставшееся ему правое крыло и хмыкнул. Потом летописцы найдут красивые слова, яркие эпитеты и достойные определения; пока что хватало не слишком лестного, зато точного термина «разнопестрая орава», который сам просился на язык. Такое впечатление, что здесь сгрузил своих обитателей Ноев ковчег. Каждой твари по паре… отрядов или войск. Франки, везиготы, бургунды, саксы, скифы… и дай Господи сил удержать все ниточки в кулаке, а особенности каждого народа — одних в пешем строю сражаться не заставишь, другие на лук смотрят, как на паровую машину с клыками, — в памяти. Хорошо, что он здесь, с Теодерихом-королем и Теодерихом-младшим, а наследник везиготов — на левом, с командующим. Можно не беспокоиться за оба крыла.

И за центр уже можно не беспокоиться… примерно два часа как, прищурился комес на полуденное солнце. После того, как командующий велел войску перестроиться и поставить в центр аланов с Сангибаном во главе. Судя по выражению лица Сангибана, подобной пакости со стороны Аэция и Теодериха он не ожидал, настолько не ожидал, что даже не заготовил сколько-нибудь убедительное объяснение тому, почему так хочет сражаться именно на левом фланге. А на ходу сочинить не смог, и влип в сладкую патоку любезнейшей просьбы — «самое важное, самое почетное место доверим мы храбрейшим и сильнейшим из наших союзников». Теодерих не улыбается, согласно кивает, убедительно и лестно, остальные, и предупрежденные, и вовремя уловившие, к чему клонит ромейский полководец, откликаются согласным гулом, напоказ завидуют этакой чести, ревниво возмущаются — вот Сангибану и некуда деваться, как бы он ни стремился оказаться совсем в другом месте, слева, на холме.

Разгадал несложную аланскую хитрость, разумеется, командующий — еще на рассвете, когда разведчики вернулись и внятно описали и показали на карте, какую именно позицию заняли Аттила и присные его. При всем желании и рвении у гуннов не получилось бы не то что победить — добиться убедительной ничьей, которой Аттиле вполне хватило бы, чтобы спасти свою репутацию. Никак не получалось. Сколько-то времени прошло в попытках сообразить, на что Аттила, отличный, как все прекрасно знали, полководец, опытный, расчетливый и на редкость рассудительный, вообще может надеяться, поставив свои сильнейшие войска — гуннов и остроготов — чуть наискось от холма, торчавшего на равнине, словно свежий синяк на лбу. Когда выяснилось, что позицию на холме жаждет, просто рвется занять Сангибан со своими аланами, на военном совете отвисла не одна челюсть: все вожди и командиры отменно знали, что аланы сражаются только верхом. Холм же нужно будет оборонять, спешившись. На одержимого жаждой самоубийства Сангибан, пышущий здоровьем здоровяк лет от силы двадцати, уже покрытый шрамами, никак не походил.

Командующий улыбнулся — Майориан эту улыбочку знал, ничего хорошего она не сулила, — слегка склонил голову и тихо сказал несколько слов королю Теодериху, сидевшему рядом. Тот прикрыл глаза, соглашаясь, шепотом заговорил со старшим из сыновей… наследник везиготов, сидевший напротив, рядом с Майорианом, удивленно приподнял бровь.

— Мы просим тебя, Сангибан, храбрейший и достойнейший из мужей, что предводительствовали когда-либо доблестными аланами… — начал командующий лить мед. Аланская оса тонула неохотно, но быстро.

Уже на самом поле младший Теодерих поглядел на юг, в сторону холма, и опустил длиннющие, девичьи ресницы.

— Если бы они ударили нам в бок… — аж заалелся от смущения, не любил Теодерих говорить гадости о ближних своих, и всегда отчаянно стеснялся, когда приходилось.

— Мы бы до Аврелии отсюда летели, теряя… славу, — необъятный везигот всегда благотворно влиял на лексикон Майориана и его манеры.

— Мне кажется, что Аттила весьма огорчен, — показал рукой на противоположную сторону ручья Теодерих-старший. Подошел едва слышно, с медвежьей легкостью: невзирая на почтенный возраст, король был силен и бодр, а, судя по доспеху и облачению, сейчас собирался сражаться во главе воинства.

Король везиготов был прав. Когда на гуннской стороне увидели, в каком порядке противник строится к бою, там воцарилось молчание, и настроение этого выразительного молчания было ясно за несколько миллиариев. «Исключительная мрачность» сие настроение называлось, и чем ближе к центру, к королю гуннов, тем глуше и сердитее казалась тишина. По краям, куда Аттила поставил разные мелкие племена, еще потрясали копьями и топорами, пускали в воздух стрелы и орали нечто воинственное и оскорбительное. Посредине же воодушевления не наблюдалось.

— Значит, мы не ошиблись в своем предположении, — продолжил Теодерих. — Обороняющим холм придется тяжко, — прибавил он некоторое время спустя, когда стало понятно, что Аттила велел атаковать возвышенность.