Назначение в никуда

Но это не прошло. Один выигрыш решительно ничего не значит. Считается только капитуляция. И раз я понял это, я почувствовал себя лучше. Боль походила на огненные ножи, но это была только боль, что-то, что можно вытерпеть, пока она не кончится. Я рывком распрямил плечи обратно в прямую линию и уставился на него сквозь исчезающий свет… – и пришел в себя лежа на полу. Рузвельт стоял надо мной. Его лицо казалось пожелтевшим и вытянутым.

– Попытка достойная, Кэрлон, – сказал он. – Час и двенадцать минут. Но, как видите, вы проиграли. Как вы всегда должны проигрывать, потому что проигрывать мне ваше судьба. Теперь – хотите ли присоединиться ко мне добровольно?

Шатаясь, я встал на ноги, чувствуя дурноту и легкое жжение, все еще пылающие, в моих плечах. Я поднял руки в позу креста.

– Готовы попытаться вновь? – спросил я.

Рузвельта передернуло, но он рассмеялся. Я усмехнулся в ответ.

– Вы боитесь, Рузвельт, не так ли? Вы видите, как ваш стратегический план трещит по швам – и боитесь. Он кивнул.

– Да, я боюсь. Боюсь своей собственной слабости. Вы видите – хотя это может казаться невероятным – я истинно хочу, чтобы вы были частью его, Плантагенет. Глупая сентиментальность, но вы, как и я, человек древнейшего племени. Даже бог может быть одиноким – или дьявол. Я предлагаю вам сотрудничество. Но при первой возможности вы обернулись против меня. Я должен был бы знать это. Я усвоил урок. Я не имел выбора. Сейчас мой курс ясен.

– Вы дьявол с изъяном, Рузвельт, – заявил я. – Мне жаль вас. Он покачал головой.

– Я не хочу никакой вашей жалости, Плантагенет, как не хочу вашей дружбы. Чего я хочу от вас, я возьму, хотя это разрушит вас.

– Или вас.

– На этот риск я пойду. – Он сделал знак ожидающей охране, и они сомкнулись вокруг меня. – Проведите следующие несколько часов в медитации, – сказал он. – Сегодня ночью вы будете облечены почестями герцогства, а завтра повисните на цепях.

Подвалы под дворцом вице-короля имели все, что и должно было быть в таких подвалах с глухими каменными стенами и железными дверями, тусклыми электрическими лампами, что были хуже коптящих факелов. Вооруженные люди в форме шотландской гвардии, что сопровождали меня с верхних уровней, подождали, пока дородный человек с круглым лоснящимся темным лицом открыл решетку винного погреба на каменном ящике 6Х8 с соломой. Ему показалось, что я двигался недостаточно быстро для него; он собрался отвесить мне тумак, поторапливая, но не нашел места приложения. Рузвельт появился как раз вовремя, чтобы отбить его руку назад, к его собственному толстому лицу.

– Вы обращаетесь с герцогом королевства, как с обычным преступником? – рявкнул он. – Вы недостойны касаться пола перед его ногами.

Другой схватил ключи толстяка, открыл нам путь вдоль узкого прохода, отпер дубовую дверь в большую камеру с кроватью и окном-бойницей.

– Здесь вы поразмышляете на покое, – сказал мне Рузвельт, – пока не понадобитесь мне.

Я лег на кровать, дождался, пока гул в моей голове понизится до переносимого уровня… и проснулся от голоса, звучащего не в моей голове, шепчущего:

– Плантагенет! Держитесь! Ждите сигнала! Я не шелохнулся и ждал, но больше ничего не произошло.

– Кто это? – прошептал я, но никто не ответил.

Я поднялся и проверил стену в головах и саму кровать. Это были просто кровать и просто стена. Я подошел к двери и прислушался, потом подпрыгнул и выглянул в шестидюймовую щель светового колодца.

Никаких мерцающих окошек с веревками, привязанными к ним, никаких потайных дверей в потолке. Я был заперт в камере без каких бы то ни было выходов наружу и всего прочего. Вероятно, голоса были придуманы для манипуляции людьми, были еще одним из тонких приемов Рузвельта, либо чтобы подавить мое сопротивление, либо чтобы убедить меня в безумии. Он действовал очень мило в обоих направлениях.

Я видел чудесный сон о месте, где цветы росли крупнее кочанов капусты на деревьях за тихим озером. Там была Иронель, она шла ко мне по водной глади, которая раскололась, и пока я пытался добраться до нее, цветы обернулись головами, что выкрикивали мне угрозы, а ветви стали руками, что хватали и трясли меня…

Руки тряхнули меня, чтобы разбудить, в лицо мне светил фонарь. Человек в аккуратной форме с нерво-автоматом без кобуры повел меня по переходам и вверх по ступенькам в комнату, где ждал Рузвельт, разодетый в пурпурный бархат, горностай и петли из золотого шнура. Покрытый драгоценностями меч, длинный, как гарнизонный флаг, висел у его бока, как приклеенный. Он ничего не говорил, молчал и я. Никто не интересовался последними словами обреченного.