Не ангел

Саша бодрствовал у постели Ольги целую ночь. Она, казалось, пришла в себя, но смотрела остановившимися глазами в потолок и не отвечала, шептала лишь: «Отведите меня к нему», повторяла эти слова снова и снова. Стешка умоляла барышню ответить, как она себя чувствует, выпить снадобье, да хоть рукой пошевелить — тщетно, Ольга оставалась недвижима. Лишь один раз она тряхнула головой, расплескивая поднесенное Стешкой питье, и незнакомым отрывистым голосом произнесла: «Все». Саша сжал в ладони ее крошечную холодную кисть, прошептал умоляюще: «Ольга, Олюшка, посмотри на меня, родная!», но она снова уставилась в потолок неподвижным взором. На рассвете матушка сменила Александра у ложа Ольги, и решительно велела ему идти спать. Тогда Саша, уже валясь с ног от усталости, сказал ей свою волю: Федора оставить в покое, отправить в Дубки, а там пусть живет, как Бог распорядится… Мать странно посмотрела на него, затем на неподвижную Ольгу.

Олюшка знала уже тогда; впоследствии все они в этом не сомневались. Видно, тот самый непонятный дар, позволяющий ей лечить прикосновением рук, подсказал ей, чем кончится эта история… После порки Федора кое-как перевязали и оставили пока на конюшне, не имея других распоряжений от господ. Он был в сознании, хотя и сильно страдал от боли; кто бы мог подумать, что тем же вечером он, чуть живой, подползет к небрежно брошенным вожжам, затянет петлю на шее и повесится на них…

У Саши слипались глаза, он поднялся и, шатаясь, пошел из спальни. Когда он уже притворял дверь, то услышал голоса. Он не был уверен, почудилось ли ему, окаменевшему от стыда и тяжести на душе, чуть живому на исходе этой ночи, как Ольга сжимала кулаки, ударялась о них лбом и горячо, неистово шептала страшные слова: «Будьте вы прокляты, звери, изверги, супостаты; будь проклят этот дом, весь этот род, все потомки ваши, горите огнем, все, все, все!»

— Барышня, ангел, опомнитесь, — со слезами твердила Стешка. — Нельзя проклинать; то проклятие ведь и на вашу-то головушку падет!..

— Пусть, пусть падет! Ведь он из-за них, палачей, душу свою невинную загубил! — И она снова и снова повторяла сочащиеся ненавистью слова проклятья, покуда силы не оставили ее, и она не упала на подушку…

* * *

Александр не успел, не смог еще прочувствовать нелепой гибели Федора: воображение сопротивлялось этой картине; почему-то ему было бы легче смириться, что его названный брат умер от побоев или заражения крови, или… Впрочем, на этих мыслях он не имел возможности задержаться. Приходилось следить за Ольгой Аркадьевной, казалось, твердо намеревавшейся последовать за возлюбленным. Она отказывалась от пищи, воды, целыми днями лежала, упорно глядя прямо перед собой. Пышнотелая Стешка исхудала раза в три, ухаживая за барышней, но Ольга Аркадьевна, похоже, ждала лишь смерти… И все равно продолжала жить, несмотря на мрачные прогнозы докторов. Жизнь упорно теплилась в этом хрупком тоненьком теле, дрожала в огромных глазах, и Александр с отчаянием думал, что должен любой ценой искупить свою жестокость: пусть даже Ольга ненавидит его, пусть презирает, он виноват перед ней, очень виноват. Он возьмет свершившийся грех на себя, вынесет любую кару, лишь бы Олюшка поднялась, наконец, с постели, лишь бы ее остановившиеся глаза оживила хотя бы тень прежней улыбки.

— Олюшка, выходи за меня, — как-то раз произнес он, почти не надеясь на ответ. — Выходи, другого тебе не остается. Ты одна совсем, бесприданница, матушка, не ровен час, прогонит… Ненавидь меня, коли хочется — а я все равно тебя люблю.

Ольга молчала, но теперь смотрела ему прямо в глаза — Александра это вдохновило.

— Вина моя перед тобой и перед ним, ты прости, Христа ради. Обезумел я тогда, сам не ведал, что творю. Ведь я любил его… а тебя и сейчас больше души моей люблю. Бог пусть меня накажет, Олюшка, — а ты прости, выходи за меня, — он бормотал все это бессвязно, боялся поднять взор и снова увидеть ее застывшее лицо. И тут Ольга Аркадьевна вдруг приподнялась на локте и усмехнулась.

— Бог, значит, накажет? — переспросила она с насмешкой, от которой у Саши по спине пробежали ледяные мурашки. Она никогда не говорила с ним так.

* * *

После этого нелепого, невозможного разговора прошла неделя. Ольга Аркадьевна по-прежнему лежала неподвижно, не принимала пищи — и без того бледная и худая, она истаяла настолько, что страшно было смотреть. Доктор ежедневно наведывался в дом Рашетовских, но уже ничего не прописывал больной, а лишь считал пульс, слушал дыхание и сердце, а затем качал головой да разводил руками. Им были испробованы все успокаивающие и укрепляющие снадобья, убеждения и уговоры. Тщетно — Ольга, судя по всему, прекрасно понимала, что ей говорят, но не желала реагировать. Несколько раз обезумевшей от горя Стешке казалось, что барышня умирает: мать посылала за священником, Ольгу причащали Святых Таин и соборовали.