Не бойся глубины

Артем разжал захват и отступил на шаг. Касимов, потирая шею, повернулся к нему. Надо признать, чиновник оказался не из робких. Он не скулил, не молил о пощаде и не потерял присутствия духа. Близоруко щурясь, он всматривался в своего противника без тени паники или стремления бежать.

– Вот оно что! – усмехнулся Павел Васильевич. – Господин сыщик! Не ожидал. У нашей доблестной милиции появились новые методы работы?

– Считайте, что так. Признаться, ваша прыть меня удивляет. Неужели вы действительно решили отомстить? Интересно, как вы себе представляете расправу с преступниками? Бомбу им подложите?

– Детали я не обдумывал. Мне нужно хоть что-то сделать, – вздохнул чиновник. – Вероника была всей моей жизнью! Я думал, она украсит остаток моих дней.

Когда ее не стало… Словом, я чувствовал себя прежде всего мужчиной, а потом уже государственным лицом, и так далее…

– Понимаю. – Артем помолчал. – Скажите, вы ничего подозрительного не заметили, наблюдая за домом?

Касимов огорченно покачал головой.

– Почти ничего. Единственное, на что я обратил внимание… за домом следит кто-то еще. Мужчина с бородой, который прихрамывает. Это очень злой человек, поверьте. У меня чутье на людей. И вообще, мне этот дом не нравится… веет он него чем-то этаким… чертовщиной какой-то!

Глава 30

После последнего разговора с Анной Князев решил больше не звонить ей. Достаточно он терпел унижений. Два дня он держался, стиснув зубы и гоня прочь ее образ. А на третий поймал себя на том, что все его силы уходят на попытки не думать об Анне. Получалось, что он так или иначе погружается в страдание, которого стремился избежать.

– Что ты такой бледный? – спросила Эля за завтраком. – Ты здоров?

– Чахну от тоски! – зло ответил он, стыдясь своей несдержанности. – Ты это хотела услышать?

Жена промолчала, помешивая ложечкой в чашке. Раньше она не замечала за Князевым такой откровенной, немотивированной злобы. Хоть совсем ничего не спрашивай. Грубость мужа больно ранила ее. Она не понимала, чем заслужила неблагодарность. Если он ее и не любил никогда, то между ними были теплые, близкие отношения. Иначе они не прожили бы вместе столько лет.

Эля почувствовала, как у нее снова начинается ноющая боль в желудке: сначала тошнота, постепенно переходящая в спазм. Она с трудом допила чай.

Князев ушел на работу, даже не взглянув на жену. Он стремился поскорее вырваться из дому, чтобы не видеть ее укоризненного лица, поджатых губ. Он ощущал груз вины и не желал его нести. Там, за дверью, он станет свободным, вольным как ветер, который летит, куда хочет.

Внизу Виталия Андреевича ждала служебная машина. Он взглянул на разлитый кругом сиреневый рассвет, вдохнул полной грудью и бодрым шагом подошел к автомобилю. Привычный путь на работу показался ему путешествием по зачарованному городу, укрытому снегами, в бледном свете утра. Туман окутывал дымкой дома, бульвары и мосты, которые казались оторванными от земли и парящими в позолоте встающего солнца…

Князев вспомнил, как Анна всегда восхищалась классически строгой красотой Петербурга, словно вычерченного гениальным и точным карандашом Растрелли. Мысль о ней сразу лишила Князева покоя, а петербургское утро – очарования. Виталию Андреевичу нестерпимо захотелось позвонить Анне. Он знал, что в это время она еще спит или лежит с открытыми глазами, любуясь утренним светом, проникающим через лиловые шторы. Ну и что? Он скажет ей, как он любит ее, как каждый миг без нее превращается в тоскливую пустоту безвременья… Эх, да разве Анна станет его слушать! Она снова безжалостно напомнит ему о том, что они оба свободны. Князев заскрипел зубами. Проклятая свобода! Он уже забыл, как только что, пытаясь вырваться из притяжения Эли и прошлых обязательств, утративших смысл, считал свободу своим неотъемлемым правом, на которое никто не смеет покушаться!

Что же такое эта свобода? И почему люди то стремятся к ней, то неистово ее отвергают? Отчего отсутствие ее в одном случае естественно и желанно, а в другом вызывает протест?

Князев не был философом. Тонкая, но прочная сеть, куда он угодил, изменив своим жизненным принципам и поддавшись жажде удовольствий, опутала его. Виталий Андреевич вдруг ощутил себя пленником – варваром, прикованным за железный ошейник к обозу римского легиона. Там, далеко, на зеленых душистых равнинах остались его счастливые соплеменники. Им не взбрело в голову искать лучшей доли. А те, которые грезили прохладой мраморных дворцов, полными золота сокровищницами и кровавыми, упоительными зрелищами Рима, – либо лежат бездыханные, изрубленные ударами коротких римских мечей, либо превратились в бесправных рабов.

Князев, словно мазохист, постоянно проверял крепость своего ошейника и убеждался, что надежды на свободу нет и не будет. «Вожделенный Рим» и Анна смешались в его воображении, соединившись в нечто притягательное, достойное риска и жизни, полной лишений. Увы! Человек, как неразумное дитя, презрев опасность, тянется к яркой, диковинной игрушке, отвергая простые, незатейливые утехи. Вечное, губительное стремление…