Не бывает прошедшего времени

- Будет у тебя Россия, - с пьяной надежностью посулил Отто, - мы ее создаем. Война не окончена, Иван. Ты дезертир на войне, пусть ты еще не в наших рядах с оружием, но ты дезертир из своей армии! А Россию мы создавали и создаем ее, поверь, все больше. И Грузию! И Украину! Такими, как нам надо...

- Закрой пасть! - сказал официант. - Заткнись, москаль, потому что Украина сама по себе. И не тяни лапы к ней! Эй, хлопцы!

От столика в углу зала повернулись на официантский призыв три хмурые фигуры с широкими плечами. От них веяло не то чтобы силой, больше свирепостью и готовностью бить всякого, на кого укажут. Официант стоял над столиком, глядя на подвыпившего Отто и на трезвых Ивана Спиридоновича с Виктором со всевластием вышибалы из портовой забегаловки.

Бармен, не двинувшись с места, протянул руку и нажал клавиш на табло за стойкой. Владельцы наушников заерзали, наверно, пошла принудительная трансляция, из динамиков возник сухой требовательный голос:

- Кто здесь решил пошуметь? Тот, кто еще раз повысит голос, ночевать будет в полиции!

Отто молча поднялся из-за стола и, обойдя официанта, подошел к бару. Спросил разрешения у хозяина и взял микрофон.

- Я из Германии, - сказал Отто. - Многие из вас оказались здесь, потому что были моими друзьями во время войны, пусть мы даже были незнакомы тогда. Но в ту пору мы были заодно. И не окончена та война, еще не окончена!

Он ударил кулаком по стойке и вернулся к своему столику. Зал молча наблюдал, как он шел. Три плечистые фигуры повернулись к официанту. Он дождался, пока Отто миновал его, и вежливо обратился к немцу:

- Сюда, знаете ли, всякие ходят, иногда и пугнуть невредно.

- Принеси водки, - сказал Отто и даже не взглянул в сторону официанта.

Тот поправил цветочек на картузе и поплыл к бармену.

- Господи боже, - сказал Иван Спиридонович, - да запишите вы эту сцену и продайте ее советской пропаганде, вам же большие деньги заплатят. Господи боже мой!

- Молятся не здесь, - сухо сказал Отто, - молятся в церкви.

Иван Спиридонович встал и, шаркая ногами, пошел к выходу. Отто и Виктор молча глядели ему вслед. Официант в коротких штанишках и красивом картузе принес графинчик для Отто. Немец снова не заметил его, и тот бесследно исчез.

- Ты здесь часто бываешь? - спросил Отто и плеснул в рюмку только себе.

- Нет, не часто, - ответил Виктор. - Между прочим, мой советский знакомый задал точно такой же вопрос. Здесь неинтересно.

- Почему же? - Отто обвел взглядом столики и стены. - Самодержцы, самовары, сарафаны плюс представители других славянских народов. Призраков прошлого здесь более чем достаточно, но ведь мы торгуем призраками будущего!

Виктора уже удивляло, насколько "Русское аудио" заурядно - все здесь было скучно и уравновешенно, как в казарме. С музыкой, преподносимой по секрету на ушко.

- А помнишь? - сказал Виктор. - Сразу после войны американцы открыли у себя при казармах в Мюнхене этакие бары-столовые, где знакомились с длинноногими голодными немками. С той поры у тебя в стране и расплодились негритята.

- Милый мой, - сказал Отто и долил себе в рюмку, - на этот раз американцы, прости за выражение, поимеют не растерянных баварских фрейлейн, а нас с тобой, в первую очередь меня, если не будет интервью с советским писателем. Я циничен, но я прав. Этот Иван ушел, никуда он не денется, придет, но сейчас нам позарез нужен другой Иван, твой.

- Его зовут Владимиром.

- Какое это имеет значение? Люди похожи. Их обозначают не имена, а ситуации.

- Володя - человек твердый.

- Твой приятель мог бы быть полюбезнее. - Отто потрогал свои тяжелые очки и хлебнул из рюмки. - Вся твоя трепотня о детской дружбе и травке у подъезда - милый лепет, не больше.

- Не трогай траву, Отто, не трогай...

Немец серьезно поглядел на Виктора и молча пожал плечами. Виктор разговаривал сам с собой:

- А может, в детстве моем другие люди были? Ты меня, Отто, бьешь очень больно, но я думаю, что мало изменился с молодых лет, ты и в молодости был жесток. И Володя мало изменился с детства, он лишь отвердел, определился. А я, тот, киевский, остался в детстве, другого меня так и не было. Меня не существует, Отто, мне можно морду бить, можно меня по столу размазывать.

- Не будь бабой! - твердо сказал Отто. - Ты есть, но если ты устал или нездоровится...

- Отто, а я и правда болен. Мне трудно все это делать, Отто. Ты попросил, а мне все равно трудно. Я же фактически не знаком с этим Владимиром, Отто, я совсем его не знаю, мне даже трудно себе представить, за что его ухватить можно, где у него хвост.

- Он ведь писатель. И цисатель известный. С возрастом даже поэты приближаются к нормальной человеческой логике. Насколько я мог выяснить, он живет, как все нормальные люди, - ест, спит, работает, гуляет. Больной или здоровый, неужели ты не способен высчитать, рассчитать его?!