Не бывает прошедшего времени

— Ну вот, — Виктор поглядел на меня, — говоришь, что память вечна. Это неправда. Вечен борщ, подаваемый здесь. Вечны желудки, жаждущие его. И «Смирновская» водка. Кстати, я пригласил Отто, он тоже живет в нашем «Макс Резиданс», так как формально прибыл с немецкой ветеранской группой. Он обещал прийти. Интересный человек, и память ему жизни не портит. Ты сам себя мучаешь, Володя.

— А на кой ляд нам еще Отто? — спросил я. — Кто он?

— Я хотел бы все-таки его тебе показать. Он тоже частичка моей жизни, той, беспамятной, которой ты не приемлешь. Ты помнишь меня до отъезда из Киева, но что-то происходило же и после. Мы с родителями оказались в Мюнхене, и жрать было нечего, и в нас, ты не поверишь, видели представителей наступающей на востоке Красной Армии, а значит, отворачивались от нас со злостью, с ненавистью, с угрозой. Тогда-то мы и познакомились с Отто. Он уже успел послужить в вермахте, попасть в плен к англичанам и каким-то чудом добрел до Мюнхена, что в тех условиях было шагом отчаянным: ведь могли и расстрелять под горячую руку, и снова на фронт послать. Но он оказался в пропагандистских частях, побыл журналистом, дождался гибели своей газеты под развалинами разбомбленного квартала. Издательство, родина, дом — все у него погибло. Неведомо почему Отто пристал к нам. Мама, — ты помнишь мою маму, — Таисию Кирилловну, она вскоре погибла, и ее фотографии у меня тоже нет, готовила еду на всех нас неизвестно из чего на костре, разложенном между кирпичными столбиками — все начало жизни моей засыпано кирпичной крошкой. Отто жил вместе с нами, молчаливое существо. Это было примерно тогда, когда части генерала Леклерка вступали в Париж.

— Ты все же признал генерала?

— Гарсон! — Виктор окликнул не нашего, другого официанта. — Когда генерал Леклерк приблизился к Парижу, где были вы?

— Какой генерал? — удивление было неподдельным. — Здесь у нас больше студенты. Генералы — это, простите, на противоположном берегу Сены.

— Я про войну, — качнул головой Виктор.

— Во время войны семья моя была в Нормандии, — сказал официант. — Я тогда вовсе еще мальчишкой был. А на севере жизнь у нас трудовая, рыбацкая. Когда союзники высадились и погнали бошей, рассказывали о генерале де Голле. Он, кажется, был премьером в Париже. Или президентом…

— Благодарю вас, — сказал я.

— Кстати, Отто работает на радио в Кельне, — уточнил Виктор. — Не относись к нему с предубеждением. С ним стоит познакомиться, поверь…

Бармен включил музыку. В отличие от ресторанов высшей категории музыка в «Шампольоне» была магнитофонной, записанной на все случаи жизни. За обедом, если вы заказывали его не в бистро, а в заведении поприличнее, можно было услышать виолончельные и фортепьянные сонаты в исполнении безработных солистов, иногда вполне приличных, или бывших профессоров консерватории с разрушенной алкоголем печенью. Когда-то в бистро приглашали аккордеонистов, затем их заменили музыкальными автоматами, а чуть позже пришли к резонному выводу, что человек, ищущий, где бы недорого и вкусно пообедать, обойдется без музыки, более того — музыка будет мешать ему.

Но бармен включил магнитофон. В бистро, имеющих разрешение на торговлю спиртным, сохраняли музыкальный фон; существовал предрассудок, согласно которому лучше наедаются в тишине, а сильнее напиваются под музыку.

Над баром расплылась мелодия советской песни, знакомой нам с Виктором с детства. Песня называлась «Катюша», и рассказывалось в ней о пограничнике, который землю бережет родную, и о девушке, которая его ждет. Запись, пущенную барменом, явно сделали люди, которые побоялись бы пойти с песенным пограничником на близкий контакт. Мужской хор выкрикивал слова, не включенные ни в один из официальных русских словарей, выкрикивал нескрытно и громко, акцентируя ритмический рисунок «Катюши», трогательная мелодия которой расползлась, обращаясь в собственную противоположность. «Ух! — ревели бугаи хором, — Расцветали яблони и груши, туда их перетуда!..»

Виктор, заметив выражение моего лица, прислушался. Послушал и серьезно взглянул на меня:

— А помнишь, как Колька, который приходил неизвестно откуда и исчезал неведомо куда, запел «Катюшу» у нас на траве, а полицай в него выстрелил, но не попал, и Колька двое суток прожил в угольном подвале под нашим домом? С тех пор он и нам не давал петь все подряд.

— Помню, что он жил в подвале, но не припоминаю, как стреляли в него.

— Видишь, и ты способен забыть.

— Все способны, — сказал на вполне приличном русском языке человек позади нас. — Меня зовут Отто. Виктор много про вас рассказывал, он меня и разговаривать по-вашему учил. Я даже по-украински немного умею. И языковые курсы заканчивал. — Отто говорил короткими фразами. — Если бы мы не умели забывать, то все с ума посходили бы. Кстати, слышите, вот играют вашу забытую песню. Предлагаю радиодиспут о памяти. О забвении, о старых и новых песнях.

— Для какого радио? — спросил я.

— Какая разница? — Отто пожал плечами. — Все забывается. Если вы засорите память еще именем моей радиостанции, легче вам не станет.