Не бывает прошедшего времени

Виктор толкнул голубую банку мюнхенского пива «Левенброй», стоявшую на столе, и она, сверкнув золотым геральдическим львом, приплыла ко мне.

— Живи! — сказал Виктор и за кольцо рванул заглушку. Хлопнуло, и из отверстия пошел дымок.

— Как из пистолета с глушителем, — заметил я и, потрогав запотевшего золотого льва, послал его обратно к Виктору. — Отдай за то, что тебя пропустили без очереди.

— Как из пистолета с глушителем? — переспросил пожилой человек и сел к нашему столу третьим. — Можно, я возьму это пиво? Вы меня помните? Припоминаете? Мы виделись в «Шампольоне». Я Отто.

Мужчина поздоровался с Виктором и поправил очки в массивной, тяжелой оправе. Вежливо осведомился:

— Как мой язык вам?

— А где вы учились?

— Ах, — вздохнул Отто, — где угодно! Но в основном по учебникам. Ваших я не допрашивал. Говорю сразу, потому что, мне кажется, при виде немца моего возраста вы непременно думаете: «А что он делал тогда?» Я прав?

— Правы, — согласился я. — Некоторые из моих военных воспоминаний я не желал бы спроецировать на вас.

— Что вы можете помнить? — Отто говорил неспешно, рассудительно. — Вы делаете чужие воспоминания своей памятью. Чужую ненависть своей злостью. Мне Виктор сказал, что вы хотите фильм сделать про чужую и про свою память, про то, как все памяти спутались. Я прав?

— Правы, — снова согласился я.

— И вы решили сеять знание о том, что сами еще не познали?

— Есть болезни особенно опасные для неграмотных людей. Фашизм, к примеру. Я вполне серьезно считаю, герр Отто, что фашизм начался с сожжения книг на площадях Германии, с убийств невинных людей в стране. Имею в виду эту политическую шизофрению не как философию, а как систему руководства к действию. Мы у себя в стране воспринимаем фашизм как несчастье, хлынувшее на нас потоками крови и огня. Оно ведь вызрело в вас, внутри, необходимы были дикие люди, дабы принять религию дикарей. Я вас не обижаю?

— Почему же? Я радиожурналист и считаю своей обязанностью нести информацию. Но о чем? Вы свои представления о Гитлере и его компании хотите распространить на этих людей? — Отто сделал широкий жест, обведя рукой вестибюль «Макс Резиданс».

Виктор допил вторую банку пива и обратился ко мне мимо своего немецкого друга:

— Живи! Живя, забывай! Вот я умираю, Отто выдержал два инфаркта. Живи и дай жить другим, потому что мы все вымрем от твоих детских воспоминаний. У меня их нет, дым, да и только, я умираю счастливый! Пушки долбали по нас вслепую, но мы уцелели!

— Извини, — вмешался я. — Это молнии бьют вслепую. А пушки, бомбардировщики, пулеметы снабжены прицелами. Это не война вообще. Я хочу создать фильм и о том, почему вы с Отто проиграли войну, а я выиграл. У нас были разные войны. Я хочу рассказать всем, как мы воевали, а вы хотите, чтобы никто не знал, как это было. Ты, Виктор, своей выиграть не мог, ты всегда рассчитываешь на милость победителей! Но если бы победил Отто, у меня уже не было бы ни страны, ни дома, ни города. И неизвестно еще, жил бы я. Понимаете, в чем дело: я не собирался выигрывать войну, чтобы стереть с лица земли дом и род немцев. А Отто сражался за то, чтобы моего духа на свете не осталось. И надо бесконечно рассказывать о том, как он проиграл войну и его коллеги проиграли, и про то, какой гадине мы сломали хребет!

— Я не проигрывал, — сказал Отто, — войну проиграли и подписали акт о капитуляции от моего имени. А Виктор…

— Виктору хуже всех, — сказал я. — Таким всегда хуже всех. У него нет даже потерянных территорий. А в случае победы нет обретенных. Мы с вами лицом к лицу, а он между жерновами.

— Ты был на площади у Военной школы? — пьяно протянул Виктор. — Там, между ЮНЕСКО и той самой Эколь милитер, сидит нищий и просит, чтобы ему подали в память о битвах, в которых он участвовать не мог. Он не помнит, но напоминает другим! Как ты…

— Неправда, — сказал я. — Я помню и помнить буду. Даже то, что он, Отто, предпочел бы забыть.

— А я хотел увидеть представителя поколения, кото рое не стреляло по мне. — Отто хлебнул из банки.

— Мое поколение стреляло. Но дело даже не в том, скольких мы застрелили.

— Ладно, — сказал Отто, — не распыляйтесь. Давайте запишем нашу беседу о мире, о том, что все-таки все забыто, а кто прошлое помянет, тому глаз вон. По-вашему этот тезис звучит так?

— Не так. И я не дам вам интервью, которое вы хотите получить етоль настойчиво. А если дам, вы его не пустите в эфир.

— Пущу! — хлопнул Отто ладонью по столу. — Еще и напомню сценку из любимого русскими читателями Ремарка. Помните, там есть эпизод, когда два солдата из враждующих армий оказываются в общей воронке? Представьте, что это мы с вами, и я спрошу у вас перед микрофоном: что бы вы сделали?

— А война продолжается?

— Продолжается.

— Значит, я бы выстрелил в вас. Вплотную, в одной воронке, а стрелял бы!