Не доверяй мне секреты

На следующий день я валяюсь в постели почти до семи, прижавшись к спине Пола, все еще под впечатлением ночной близости с ним. Весь вечер после звонка Орлы меня не покидало чувство настороженности и тревоги, но, когда я уже засыпала, звонок ушел куда-то на периферию сознания. Как только мужчины закончили играть в скраббл и Эд отправился к себе готовиться ко сну, я рассказала Полу, что Элла принимает противозачаточные таблетки. Его реакция, как я и ожидала, была более взвешенной и не столь панической, как моя. Он напомнил мне, что девочка она ответственная и разумная, что через несколько дней ей уже будет шестнадцать лет, еще не взрослая, конечно, но уже и не ребенок. Строгостью тут ничего не добьешься, но поговорить с ней надо, спокойно и мягко, о том, как она себя чувствует и каковы ее планы на будущее. Мы вместе решили, что я поговорю с ней после школы, а заодно и с Дейзи; Элла не должна считать, что я к ней придираюсь.

Потом девочки вернулись с гулянки домой, и все легли спать. Мы с Полом лежали рядышком, тихо говорили о том, не отправиться ли нам пожить на какое-то время в Австралию. Пол уже четырнадцать лет преподает в Сент-Эндрюсском университете биологию моря. Но ему положено заниматься и научно-исследовательской работой, и он подал заявление в Мельбурнский университет. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, ему не должны отказать, и через пару месяцев мы соберем чемоданы и поплывем в город Виктория. Там уже пятнадцать лет живет сестра Пола с семейством, и они ждут не дождутся, когда мы приедем.

Лежа в постели, мы с Полом рассуждали, где будем жить, как станем проводить там время, спорили, что лучше – подводное плавание или верховая езда. Большой Барьерный риф или Голубые горы. А через несколько минут уже занимались любовью; в брачной жизни это занятие продолжается минут десять, но оставляет за собой сладостное чувство, которое потом длится несколько дней.

Дейзи просыпается и встает первой, а за ней я; готовлю завтрак, провожаю до дверей и лишь потом сама отправляюсь работать. С работой мне повезло. Я хожу туда пешком. Кликнув за собой Мерфи, выхожу из дома, и мы идем до конца нашей улицы, упирающейся в береговую линию. Сегодня утром гавань пуста, отлив. Лодки рыбаков отправились дальше в открытое море, туда, где поглубже, где водятся съедобные моллюски и крабы. Гаванская стена простирается более чем на две сотни ярдов, толщина ее почти четыре фута, и я шагаю по внутреннему ее краю, с удовольствием подставляя лицо соленому морскому ветру, который безуспешно пытается согнать меня со стены. Мерфи то и дело останавливается, привлеченный каким-нибудь неотразимым запахом, долго обнюхивает то одно место, то другое, а я оборачиваюсь, жду его и любуюсь нашим домом. Стены его выкрашены лазурной краской, он так уютно смотрится на берегу, словно греется под ласковыми лучами летнего солнышка. Садик, конечно, не мешало бы привести в порядок, да и посыпанная гравием дорожка упирается прямо в дорогу, но мне наш дом кажется идеальным.

Дойдя до конца стены, спускаюсь на дорогу с односторонним движением и кустами утесника, усыпанными желтыми цветами, с одной стороны и песчаным пляжем – с другой. Море, серое и неспокойное, ритмично бьет волнами в берег у моих ног – постоянный мой спутник, несущий мне душевный покой. Я дышу полной грудью, вдыхаю соленый воздух, гляжу в синее небо, где облака несутся к далекому горизонту.

Мне очень нравится здешний климат. Для меня погода не фон, на котором происходят события, она сама – главное событие этих мест. Иногда за сутки здесь можно наблюдать все четыре времени года, словно природа – некий актер, участвующий в прослушивании, чтобы получить свою роль в божественной драме. Сбитые с толку туристы то натягивают непромокаемые плащи, то снимают их и стаскивают теплые свитера, ворча на немилосердно палящее солнце, а уже через двадцать минут снова роются в рюкзаках в поисках теплой одежды, которая согрела бы их, покрывшихся гусиной кожей.

Вода тут не бывает теплой. Никогда. Поэтому огромным благом для этих мест стало изобретение гидрокостюма. В нашей молодости мы ни о чем таком и не слыхивали. Детьми мы вбегали в море, толкались, плясали на волнах, подпрыгивали то на одной замерзшей ноге, то на другой. Зато здесь всегда дует ветер, и в сотне ярдов от берега уже виднеется несколько виндсерферов. Их паруса устремлены в небо, и яркие цветовые пятна бегут по белой ткани, как мазки кисти по картине, выполняемой детской рукой.

Это небо внушает оптимизм, и я чувствую, как и в моей груди оживает надежда. Мысли теснятся, сменяют одна другую, об Орле, об Элле, об Эде – это троица, порождающая в сердце тревогу, – но я стараюсь отбросить их. Наслаждаюсь прогулкой, каждым ее шагом, Мерфи идет по пятам, и морской ветер приятно ласкает мои щеки.