Не дожидаясь полуночи

Одноклассник словно бы только того и ждал. Он опустился на корточки и почесал собаке брюхо. Кутузов захрюкал от удовольствия.

Я отпустила поводок и пошла. Пес, осознав, наконец, чего от него добиваюсь, затрусил рядом, волоча поводок по земле.

Руку я держала у груди.

Там, с левой стороны, в шуршащем саркофаге пряталась эта пустая обложка, память о призрачном городе.

Казалось, что бьется не сердце, а книга.

Глава 4

Мама села писать статью «Счастливая женщина и ее мужчина».

Она давно уже хотела изложить свою авторскую методику в ряде статей, задумала уже несколько. После первой, как она обещает, будет «Счастливая женщина и ее семья». Затем, как считает Макс, последуют «Счастливая женщина и ее и философский камень» и «Счастливая женщина и ее узник Азкабана», нужно больше счастливых женщин!

Предчувствуя, что статьи не издадут, мама заранее всем говорит, что пишет «для себя».

Я медленно опустилась на колени и обняла пса. Кутузов теплый. Его мохнатая мордашка щекочет плечо. Скоро ему надоест так сидеть. У меня в запасе всего несколько мгновений.

Мы сидим тихо и стараемся ей не мешать. Нюта даже перешла на шепот.

— Юль, я нарисовала жука, — шепчет она.

На большом листе — гигантский, едва умещающийся жук. Доморощенный психолог сказал бы: «Рисунок расположен так, что ему словно бы не хватает места — налицо завышенная самооценка».

— Великолепно, — говорю я.

Сестра прикладывает палец к губам и смотрит на меня сурово. Ей показалось, что я сказала чересчур уж громко и непременно спугну мамину музу, диктующую ей истины гармоничного супружества.

— И еще одного жука, — говорит Нюта.

Показать всех жуков сразу она не может. Ей нужно тянуть, чтобы произвести больший эффект.

— Прекрасно.

— И еще тебя…

Что-то новое.

— Да?

— В виде жука! — разрушила Нюта мои надежды на разнообразие. — Жукинизм, так я назову это направление в искусстве.

Насекомым, кстати говоря, я была так себе.

Жуки — сестрицын аналог маминых «счастливых женщин».

— Только краски убери за собой, — говорю я.

— Не.

— Почему?

— Не хочу.

— В жизни не всегда приходится делать то, что хочется, — воспитываю я.

— Ага. Сначала ты делаешь то, что не хочешь, потом живешь чужой жизнью, потом — видишь чужие сны… Дальше-то что?

Хорошо, что сестра не видит моего лица. Слова о «чужих снах» заставляют меня вздрогнуть.

Нюта ждет, когда мама освободится и можно будет показать ей свои шедевры, а пока — фотографирует их. Вытянув вперед руку с телефоном, делает с полсотни селфи, чтобы потом выбрать «самый жизненный» (= подающий ее в наиболее выгодном свете) вариант. Украдкой снимает и меня. Делает коллаж: автор, произведения, сестра автора. Вздыхает. Берет с полки книгу.

Я не могу больше ждать, когда она уйдет. Беру полотенце, ворох одежды.

Сестра закрывает книжку, в которой подробно описывалось, как разбудить своего внутреннего ребенка. Если этот наружний ребенок разбудит еще и внутреннего, с ними двоими мне в комнате станет совсем уж тесно.

— Ты в душ?

— Куда ж еще.

Запираю дверь на защелку и включаю воду — пусть шумит.

Под ворохом одежды — пакет с книжной обложкой. Мне нужно ее хорошо рассмотреть.

От горячей воды валит пар, и зеркало над раковиной затягивается дымкой.

В доме напротив

Гладь зеркала отразила закрытые глаза.

Это сиделка, отложив в сторону ножницы, поднесла к ее лицу зеркальце. Будто проверяла, затуманит ли дыхание поверхность или пора подыскивать новую работу.

Пряди волос непонятного цвета— когда-то бывших рыжими — валялись в беспорядке на полу.

Поддерживаемая со всех сторон подушками, она сидела почти что сама.

— Раньше Вы хоть ненадолго их открывали. Ну? Не хотите на себя посмотреть?

Медуза Горгона не захотела бы. И василиск отказался бы тоже. Решив последовать примеру этих двоих, она даже произнесла это вслух:

— Нет.

Сиделка вздрогнула.

Заговори одна из статуэток с полки над фальшивым камином — и то удивилась бы меньше.

Голос подопечной звучал в этой комнате впервые за много месяцев, и сиделка предпочла бы не слышать его больше.

Затем, запоздало, ей пришла мысль о том, что прикованная к кровати женщина все понимает. От этого сиделки стало совсем уж не по себе. Она открыла аптечку и принялась, бормоча, отсчитывать капли. Запахло валерианкой.

Больная и не собиралась ничего говорить. Ее вообще, считай, не было здесь.

Время бывает прошедшее, настоящее, будущее и никогда-не-бывшее. Прошедшее окутано дымкой забвения, никогда-не-бывшее — туманом фантазии. Потому бывает так сложно провести между ними грань.