Не дрогнет рука

Утром я разыскал старинный медицинский атлас и сделал несколько снимков с помещенных в нем рисунков человеческого глаза. Затем велел привести к себе Бабкина. При этом предупрежденные мною конвойные задержались с ним на крыльце, а я через щель в заборе несколько раз сфотографировал его довольно близко. Затем я еще раз допросил его, но тут Бабкин задал мне новую задачу: его точно подменили. Если раньше под давлением неопровержимых улик он занимал оборонительную позицию, пытаясь всячески вывернуться, а кое в чем и признаваясь, то теперь вел себя крайне агрессивно, требовал немедленного освобождения, грозил, что будет жаловаться на то, что его чуть ли не побоями вынудили подписаться под протоколом предыдущего допроса. Словом, ни о каком признании с его стороны как будто бы не могло быть и речи.

Интересно, что Нефедов, вызвавший к себе на допрос Саввина и Филицина, столкнулся с тем же: они, точно сговорившись сорвать все достигнутые следствием результаты, наотрез отказывались от своих прежних показаний и заявляли, что никого не грабили, а Бабкина и знать не знали.

Было ясно, что на всех троих произвели давление одни и те же силы, действовавшие со стороны. В довершение всего утром ко мне в отделение пришла Галя и сообщила, что, когда вечером она с отцом и Ленькой шла с работы домой, Леньку подозвал к себе какой-то парень. Он сказал ему всего несколько слов, но после этого Ленька не спал всю ночь, стал совсем зеленый, ничего не ел и, идя утром на работу, все жался к Василию Лукичу и оглядывался по сторонам. Сколько они его ни расспрашивали, Ленька ничего не хотел сказать, а городил всякую чушь.

— Вы заметили, как выглядел тот парень, который говорил с Ленькой, и как он был одет? — спросил я.

— Он, по-моему, не здешний, я такого здесь не видела. Ростом повыше вас, красивый, с черными усиками, похож на итальянца, очень худой и бледный, точно больной, а одет в черную ватную стеганку, как рабочий.

«Уж не тот ли это парень, которого я видел на вокзале? — подумал я. — А может быть, даже и тот самый, который приносил передачу Семину. Уж не он ли подействовал так устрашающе на Бабкина и ребят?». Я тотчас же позвонил в тюрьму и вызвал к себе дежурившего накануне вахтера. Тот припомнил, что действительно принимал передачу для Бабкина от высокого молодого человека, одетого по-рабочему — в стеганке и ватных брюках, заправленных в сапоги.

Кто это мог быть? Думая об этом парне я каждый раз вспоминал Радия, на которого он был чрезвычайно похож, и невольно зарождалось предположение, что это был именно он, сперва это предположение казалось мне совершенно фантастическим, но, когда я припоминал частые отлучки Радия из дома, иногда на несколько суток, его пьянство, неопределенные, но крупные заработки, постоянное нервное состояние, — мои подозрения укреплялись.

Я вспомнил разъяренное и испуганное лицо Радия, когда он, тряся Ирину за плечи, кричал ей, чтобы она не смела говорить о том, что такое он купил. Ирина тогда успела только произнести, что Радий купил две пары…, но чего именно, не договорила. Не шла ли тогда речь о галошах, которые кто-то купил для Шандрикова и его связчика?

Под наплывом этих предположений я сидел, уставившись в одну точку, совершенно позабыв о Гале, которая, видя, что мне не до нее, отошла к этажерке и шелестела там газетами.

«Нужно немедленно проверить, где сейчас находится Радий, — думал я. — Если он дома, то все подозрения против него сами собой отпадут, так как поезд, которым уехал из Борска похожий на него парень, еще в пути». Не теряя времени, я заказал по телефону срочный разговор с Каменском, попросив междугородную станцию вызвать Александру Ивановну Епанешникову, то есть няню Сашу. Она могла вернее, чем кто-нибудь другой, сказать, где находится Радий.

Меня немедленно соединили.

— Няня Саша, это вы? — спросил я, ожидая услышать в ответ ее знакомый глуховатый голос. Но в трубке прозвучал совсем другой голос, заставивший мое сердце учащенно забиться.

— Это вы, Ирина Аркадьевна? А где же няня? — спросил я.

— Она ушла на рынок. — ответила Ирина. — Может быть, нужно ей что-нибудь передать?

— А вы знаете, кто говорит?

— Догадываюсь. Со станции сказали, с каким городом соединяют, и я поняла, что звоните вы, и обрадовалась.

— Обрадовались? — воскликнул я с радостным удивлением. — Чему же?

— Что смогу попросить вас простить меня за ту отвратительную сцену.

Ирина говорила таким искренним, дружеским тоном, что я понял: она уже не сердится, перестала ненавидеть и опасаться меня, а ведь наш последний разговор был сплошным недоразумением. И мне стало тяжело от мысли, что сейчас придется спрашивать у нее о Радии, но отступать от своего намерения я не думал.

— Передайте, пожалуйста, няне, что я просто хотел узнать, как она поживает. Как ваши здравствуют? Что поделывает Радий? — сказал я.

— Ничего, спасибо, все здоровы. Радий еще не вернулся, он уехал в Сосновку на охоту.