Не герой

— Теперь вы видите, как из меня выработался издатель, имя которого пользуется некоторым уважением на рынке. Вы видите, что причина этого уважения заключается единственно в любви к делу. Любовь повела к изучению, изучение — к знанию. Та же любовь не допустила иного отношения к делу, кроме добросовестного, она же заставила отдаться ему всей душой. Например — мой капитал. Я смотрю на дело так, что у меня нет своего капитала. Это — капитал моих книг, моих изданий. Каждая вышедшая в свет и распроданная книга кормит следующую книгу — одну, или две, или полторы, смотря по цене, по успеху и по другим условиям. От этого так быстро возрастает количество моих изданий. Я не имею права оставлять капитал без движения; чуть я замечаю, что он накопляется, как немедленно стремлюсь облечь его в плоть и кровь, то есть превратить его в книгу. Сам же я только приказчик при моих изданиях; я получаю от них жалованье, ровно столько, сколько мне нужно на мою довольно скромную жизнь…

— А впрочем, — прибавил он, немного подумав, — не в этом, собственно, дело, и я сообщаю это вам не для того, чтобы похвастаться, а ради последующего, хотя, я думаю, не грех и похвастаться… Так видите ли в чем дело. Вот вы заговорили о книгах для народа. Признаюсь, я давно мечтаю об этом, но…

— Как мечтаете? — возразил Дмитрий Петрович. — Я видел ваши издания для народа!

— Да, есть, конечно. Но… Тем не менее, я все-таки только мечтаю. То, что мною издано, издано наугад и, по всей вероятности, с большими промахами. Видите ли, за двадцать лет моей издательской деятельности я выработал глубокое убеждение, что, издавая книгу, ты должен прежде всего знать хорошо публику, для которой издаешь. И я вам уже докладывал, что свою публику я изучил досконально, разумеется, в книгоиздательском смысле. Но деревенскую публику я совсем не знаю, и это всегда меня пугало и останавливало, Ведь эта публика совсем не та, что городская, ее требования, вкусы и запросы совсем другие, а книга, как бомба, не должна выпускаться на ветер, а должна попадать в цель. Да, это большой пробел в моей издательской деятельности, великий пробел. Я почти ничего не сделал для крестьянского читателя, а, между тем там теперь развивается спрос на книгу, и надо пользоваться этим, чтобы, удовлетворяя этому спросу, одной книгой навязать незаметно две другие и так далее. Вы не можете себе представить, как я жажду этой деятельности и как боюсь своей неопытности. Да, неопытности, несмотря на двадцать лет. Не знаю деревни и фабрики. Вот почему я и сказал, что вы для меня клад. Вы поможете мне в этом деле. Я не буду у вас просить советов и программ. Нет, это ни к чему не поведет. Я буду и здесь держаться своей системы, системы ошибок, Я буду издавать книги по своему разумению и посылать их вам, а вы присматривайтесь там на месте, как они приходятся, и, в случае чего, бракуйте беспощадно и пишите мне подробно — что и как. Таким путем я постепенно изучу все мелочи, и настанет момент, когда я не буду делать ошибок. Могу я рассчитывать на вашу помощь?

— Знаете ли что? — горячо сказал Рачеев и вдруг протянул ему руку, которую тот крепко пожал. — Вы простите меня, я в первый раз говорю с вами… Но я просто любуюсь вами!.. Это моя мечта, чтобы каждое дело, делалось с любовью. Я думаю, что тогда у нас все пойдет хорошо и мы действительно станем подвигаться вперед. Нет, не талант, не дарование вливает в дело душу, а любовь, одна только любовь, она способна породить и талант. Талантов у нас много, но дело от этого не двигается, потому что наши таланты не любят дела, а любят только самих себя. Я весь к вашим услугам, Павел Мелентьич!

— Я надеюсь, что мы еще не раз увидимся до вашего отъезда и потолкуем! — сказал Калымов.

— О, я еще надоем вам! Вы примирили меня с Петербургом! — воскликнул Рачеев. — До сих пор я здесь, в Петербурге, встречал почти только отрицательные явления, которые меня огорчали и даже нагнали на меня сплин. Но эта беседа с вами, вы не можете себе представить, как она подняла мой дух…

Рачеев простился и вышел. Дождь перестал лить, но в воздухе еще носились мелкие крупинки влаги. Цвет неба, однако же, не обещал ничего утешительного. Каждую минуту можно было ожидать, что зарядит опять дождь. Рачеев выбрал извозчика получше и поехал прямо домой.

Уже вечерело. На Невском зажгли электрические фонари, и в магазинах замелькали огни. Несмотря на еще не вполне прекратившийся дождь и сырость, пропитывавшую воздух, Невский имел обычный вид — веселый, пестрый, с толпою зевак, на каждом шагу обгоняемых деловыми людьми.

Приехав домой, Рачеев нашел у себя на столе два письма. Одно было доставлено посыльным и оказалось от Ползикова. Антон Макарович писал:

«Понимаю, что мое решение могло показаться тебе злой шуткой. Но я еще хорошенько подумал и нисколько не изменил его. Прошу тебя, поступи так, как я сказал. Передай, что согласен и буду ждать через неделю во вторник, часам к 12. Твой А. Ползиков».