Не говори, что лес пустой...

Немцы атаковали Хильчиху силами примерно двух батальонов, имея кроме пулеметов и минометов два самоходных орудия. Партизаны встретили их дружными залпами. Немцы развернулись в цепи и пошли короткими перебежками, приноравливаясь к местности. В конце концов их самоходкам удалось прорваться через линию обороны, и Давлят тут же направил на тот участок новые силы с целью отсечь пехотинцев от орудий. Климу Пархоменко с группой бойцов он приказал эти орудия уничтожить.

Клим и его товарищи одну самоходку остановили на полпути к селу, подорвав ее связкой гранат, но вторая влетела на улицу и открыла беспорядочный, неприцельный огонь. Взметнулись фонтаны снега и земли, запылал в каком-то подворье бревенчатый сарай, в одном месте разворотило призбу, в другом разнесло в щепы свирон[30].

Вскоре, однако, экипаж самоходки сообразил, что остался без поддержки, и повернул назад. Группа Клима в это время добивала экипаж первой машины, который успел выскочить и отстреливался с яростью обреченных. Самоходка пронеслась чуть ли не под самым носом, обдав едкой выхлопной копотью. Клим метнул ей вслед связку гранат, и она, крутанувшись, точно мельничный жернов, и взревев всей мощью мотора, уползла, как подраненный медведь, к своим.

Эта самоходка доставила еще немало хлопот, поддерживая огнем атакующие цепи. Фашисты лезли, что называется, по трупам. На левом фланге уже дважды сходились с ними в рукопашной. Давлят поспешил туда, Гуреевич остался в центре. Карпенко был ранен в плечо, но в тыл не ушел.

Немецкая самоходка снова поползла вперед, покачиваясь, как паук, плетущий густую сеть. Из ствола ее вырвался сноп огня. Снаряд разорвался неподалеку от того места, где лежали в цепи Махмуд Самеев и бывший артиллерист Андреич, который, в сердцах ругнувшись, сказал:

— Эх, пушчонку бы мне…

Махмуд вскочил и кинулся навстречу орудию.

— Ложись, дурак, срежут! — заорал ему вслед Андреич, но Махмуд был уже далеко.

Он нырнул в какую-то яму. Как видно, водитель самоходки заметил его и решил проутюжить. Машина ползла с возрастающей скоростью. Однако в следующее мгновение из-под ее борта брызнули искры, и она, словно споткнувшись, повернулась боком, накренилась и задымила густым черным дымом, а потом у нее под брюхом заметались языки пламени.

— Поджег! — завопил Андреич.

— Ай да Восьмушка! — облегченно вздохнули товарищи, когда Махмуд вернулся к ним.

Он улыбался и, тяжело дыша, утирал рукавом взмокший лоб.

Обозленные неудачами немцы открыли ураганный огонь из минометов и пулеметов. Не жалели патронов и их стрелки с автоматчиками — били разрывными пулями. Давлят глянул на часы. Четвертый час шел бой, а конца не видать, пальба не стихает ни на минуту. Вот снова поднялись, пошли вперед. Бегут, падают, опять бегут. Не поднимаются только те, которых срезали партизанские пули. Их много. Немцы, наверное, ввели в бой более двух батальонов, и придется, как видно, отходить к тополиной роще, отступая, уводить их от села, чтобы дать возможность жителям Хильчихи скрыться.

Давлят пожалел, что не расстреляли захваченных вчера немцев и предателей полицейских. Мысленно он увидел голубоглазого наглого офицера, услышал его «капут». Можно представить, как этот красавчик будет злорадствовать и с какой хладнокровной жестокостью убивать людей, мстя им за то, что пережил, сидя в амбаре. Такой не пощадит ни старого, ни малого.

Но что это? Почему немцы вдруг остановились? Отчего замешкались и повернули назад? Залегают… В тылу и на правом фланге у них грохочет стрельба, рвутся гранаты. «Неужели?..» — радостно вспыхнуло сердце Давлята, и он порывисто рванулся из-за укрытия, вскинув автомат над головой, закричал «ура». Отряд подхватил, кинулся со всех ног в контратаку.

Раскатистое «ура» зазвучало и с той стороны, позади немцев. Это, как верно угадал Давлят, было «ура» украинского партизанского отряда, подоспевшего на помощь из села Горбовичи. Немцы бежали, бросая оружие. Давлят и его бойцы, черные от пороховой копоти, обляпанные с головы до ног грязью, спешили к товарищам по оружию и горячо обнимали их.

— Спасибо, друзья, спасибо! — взволнованно говорил Давлят командиру украинского отряда, высокому, плечистому мужчине с лихими чапаевскими усами. Ему было лет тридцать пять, звали его Василием Криворучко.

— Связной у вас молодец, прыткий парень, боевой! — сказал он.

Давлят и комиссар Микола Гуреевич удивились.

— Какой связной? — спросил комиссар.

— А вон тот хлопец, — сказал Василий Криворучко, жестом показав на Тараса, который возился в стороне с брошенным немцами тяжелым мотоциклом с люлькой. К нему направлялся Клим Пархоменко.

Давлят перевел взгляд на дзеда Юзефа. Старик вместе с внучкой Августиной перевязывал раненых. Бороду его развевал ветерок.

— Кто послал Тараса? — спросил Давлят.

— Я, — ответил дзед Юзеф.

Тут подкатил к ним мотоцикл, и Тарас, выбравшись из люльки, расправил плечи, как заправский вояка, и отрапортовал старику о выполнении приказа.