Не говорите Альфреду

На все вопросы я ответила «да», но была слишком поглощена другими мыслями, чтобы развивать эти темы. Общий разговор в данных обстоятельствах казался невозможным; я заказала бутылку вина и произнесла:

– Может, теперь вы мне расскажете, что все это означает?

Чарли и Сиги посмотрели на Фабриса, который, очевидно, был у них главным.

– Ты на нас злишься? – спросил он.

– Я больше тревожусь, чем злюсь. Ваши отцы действительно очень сердиты. Но почему вы так поступили?

– Чудовищная еда… – тоненьким голосом возопил Сиги.

– Не надо мне рассказывать про еду, поскольку я прекрасно знаю, что она не имеет к этому отношения. Пожалуйста, назовите реальную причину.

– Ты должна постараться поставить себя на наше место, – сказал Фабрис. – Мы тратим лучшие годы своей жизни, каждый день бесценен, и нужно прожить его, будто он последний. Тратим их в этом темном, мерзком, захудалом месте со всеми этими старыми придурками, талдычащими нам что-то с утра до вечера, и теми несчастными ребятами, что гниют с нами в одной могиле. Это не жизнь, а каторга, мам; нас донимают месяцами. В конце концов стало выше человеческих сил это выносить. Ты нас винишь?

– Что у тебя на джемпере, Чарльз?

– «Янки – парень для меня». Тебе нравится?

– Кто такой Янки?

– Кто такой Янки? Янки Фонзи, конечно, Бомба из Бирмингема. Я-то думал, даже ты слышала о Янки – том самом долговязом Янки из Брума – крутейшем парне на планете. Он – поп-звезда.

– И он парень для тебя?

– Естественно. Конечно, он мужской герой, и ты не можешь впечатлиться им, как мы; многие девчонки не впечатляются, тем более старики. Но мы – его фанаты, его кричащие болельщики, мы следуем за ним с концерта на концерт. Как же он нас заводит!

– Вы должны сходить и сами посмотреть, – посоветовал Сиги. – Tout comprendre c’est tout pardonner! [111]

– Вы считаете, я бы поняла?

– Если бы увидела, то поняла бы, – произнес Фабрис. – Янки, который ломится прямо в атаку, обращается с парнями так, будто выжимает апельсин… Этот чертов микрофон – словно мягкая глина в его руках. Он катается с ним по полу… использует как ружье… швыряет в разные стороны, вертит его, рычит в него. Затем внезапно все меняется, он утихает до набожного речитатива: «Я пересчитываю их, каждую в отдельности, мои четки». Отсюда начинается Шехера-джаз[112]: «Бледные руки, что я любил близ садов Шалимара». «О, Шенандоа, я жажду тебя услышать». А заканчивает чем-нибудь патриотическим: «Прострели, если должен, эту старую седую голову, но пощади флаг моей страны, сказала она». Для каждого что-то найдется, понимаешь?

– Мам, напрягись же и постарайся понять, что чудесная лодочная прогулка не хуже рисового пудинга.

– Предположим, я пойму. Но все это не имеет связи с реальной жизнью, которая очень длинная, серьезная и к которой в вашем возрасте вам следует готовиться.

– Все дело в том, что мы сейчас слишком стары, чтобы готовиться. Перед нами жизнь, она уже началась, мы хотим жить.

– Дорогие мои, это решать вашим родителям. Поскольку мы вас содержим, то должны получить разрешение влиять на ваши поступки.

– Ага! Но я как раз к этому подхожу. Подростки в наше время определенно обладают деловой хваткой. Это не то, что было в старые времена – у какого-нибудь Дэвида Копперфилда. Современному Копперфилду не требуется топать в Дувр и находить тетушку Бетси. Нет, он богат, зарабатывает девять фунтов в неделю. Вот сколько мы зарабатываем. Неплохо для начала?

– Девять фунтов в неделю? – Я опешила. Ничего себе голодающие животные на снегу! Наверняка это сделает мою задачу трудной, если не вовсе невозможной. – За что, могу я поинтересоваться?

– Упаковка.

– Это почти пятьсот фунтов в год!

– Точняк.

– Что же вы упаковываете?

– Бритвы – ну, то есть электробритвы.

– Вам это нравится?

– А разве кому-нибудь нравится работа?

– Разумеется, когда она интересная. В этом и состоит смысл уроков – в том, чтобы человек мог в итоге получить работу, которая более приятна, чем упаковывание.

– Да, об этом мы слышали. Мы в это не верим. Думаем, что все работы одинаковы и своей жизнью ты живешь только в свободное время. Нет смысла тратить бесценные годы, готовясь к работам, которые могут оказаться много хуже, чем упаковывание, когда мы будем старыми и неспособными чувствовать что-либо, хорошее или плохое. В сложившихся условиях мы имеем два выходных и вечера. А между этими просветами нас воодушевляет Янки.

– Но, мои дорогие дети, вы не можете продолжать упаковывать до конца своих дней. Вы должны подумать о будущем.

– Неужели? Вот вы, старики, все думали и думали о будущем, горбатились на это будущее, и куда оно вас завело?

– Вашего отца это завело в Париж.

– А какой ему от этого прок? Сколько выходных он имеет? Как проводит свои вечера? Кто его кумир?

– В любом случае мы хотим наслаждаться сейчас, а не когда станем гнить на корню лет в тридцать или в каком-нибудь наводящем страх возрасте.

– Объясните мне, – продолжила я, – вы что, были несчастны в Итоне? По моему опыту, такого практически никогда не случается.

Они переглянулись.