Не измени себе

Лямину и Новожилову — двадцать пять и двадцать шесть лет. Буслаеву нет еще и восемнадцати. Лямин и Новожилов в своих результатах уже стабилизировались. Трудно ожидать от них большего. Буслаев же растет как на дрожжах. Пусть он не займет никакого места, но «обстрелять» его на крупнейших, а главное, таких ответственных состязаниях, как Олимпийские игры, имеет смысл. К Олимпиаде в Токио Буслаеву будет всего двадцать два года. Он перспективен как по возрасту, так и по способностям. А всякую перспективу нужно готовить. И чем раньше, тем лучше.

Решиться на это было непросто. Во-первых, на Олимпиаде можно было потерять ценные очки для команды; во-вторых, за Лямина и Новожилова стояли тренеры, обладавшие не меньшим авторитетом, чем Скачков.

Неизвестно, что творилось за тренерскими «кулисами», но меня вызвал руководитель сборной команды по легкой атлетике Кислов, вечно чем-то недовольный сухопарый мужчина лет сорока восьми. За глаза его звали Сухарь. Внимательно посмотрев на меня, он спросил:

— В Рим хочешь поехать?

Не мешкая, я ответил:

— Конечно.

Он насмешливо спросил:

— А что ты там будешь делать?

— Обыгрывать.

— Кого?

— Да всех!

Кислов усмехнулся:

— Габидзе тоже?

— Да.

— А может, уже заодно и Ника Джемса?

Я спокойно проговорил:

— А чего с ним церемониться.

— Ну-ну… — усмехнулся руководитель команды. Он еще раз цепким взглядом оглядел меня, словно прикидывая, на многое ли я способен, пожал плечами:

— Однако и напор у тебя. Откуда такая уверенность?

Я улыбнулся:

— От бога, Наверное.

Он вдруг засмеялся, весело сказал:

— Ну ладно. Иди. Пока иди…

У меня екнуло сердце: «Неужели поеду?»

Через три дня Скачков сообщил, что благодаря его усилиям меня утвердили в состав олимпийской команды. Он не преувеличивал своих заслуг. Будь у меня тренер менее предприимчивым, неизвестно, как вообще бы сложилась моя спортивная биография.

И сразу все совпало.

Мое сердце пришло в норму (перебои прекратились), залечились связки, стабилизировалась техника прыжка, я стал студентом института Физкультуры, а самое главное, в меня поверили. Первый раз в жизни я испытал ощущение, что кому-то по-настоящему нужен. Долг, ответственность — эти абстрактные понятия, которые с детства внушали мне родители и школа, вдруг зашевелились во мне как нечто Живое и реальное, Я вдруг смутно почувствовал, что возможен и какой-то иной способ существование в жизни. Более полноценны основанный не на одних эгоистических чувствах.

Понять это мне было суждено лишь несколько лет спустя…

Пока мною по-прежнему двигало честолюбие, Я не собирался пребывать в «должниках». Я решил доказать, что доверие тренеров заслужил по праву.

И сделал это.

На соревнованиях в московских Лужниках я неожиданно для всех, в том числе и для самого себя, установил новый рекорд Европы для открытых стадионов — 2.17!

Выступление я начал с двух метров. Перемахнул их так, как будто это был небольшой заборчик. 2.05 — то же самое. 208 — опять с первой попытки. Установили 2.11. Соперники на этой высоте выбыли, я преодолел ее так же легко, как и два метра.

И странно — не заволновался, не затрепетал, наоборот, я был абсолютно спокоен. Я сказал себе:

«Пришел момент, надо им воспользоваться».

Я подошел к судьям и заказал сразу 2.17. Ровно на один сантиметр выше прежнего рекорда Европы, Который принадлежал Картанову.

Ко мне подскочил Скачков:

— С ума, что ль, сошел? Сразу на шесть сантиметров поднимаешь!

Я ответил:

— А зачем мелочиться? Так есть стимул — рекорд. Прыгнуть на три сантиметра больше — ну и что, кому нужно?

— Тебе! — сказал Скачков. — 2.14 будет твоим личным рекордом. Потом это реально. А так — на 2.11 и останешься! Не дури!

Я отрицательно помотал головой:

— Поздно. — И показал Скачкову на планку, которую уже установили.

Когда диктор объявил по стадиону, что это новый рекорд Европы, публика напряженно стихла.

Я прошел к началу разбега и опять удивился — никакого волнения не было. Я знал — это и хорошо и плохо. Развернувшись лицом к планке, я отставил назад ногу и как бы вслушался в самого себя.

И вдруг почувствовал — все нормально. Все будет хорошо. То есть я еще не сделал и шага по направлению к планке, а уже знал, что я ее перепрыгну.

Так оно и произошло.

Вылезая из прыжковой ямы, я поначалу увидел изумленные, выпученные глаза Скачкова и лишь потом услышал восторженный рев зрителей.

Меня целовали, обнимали, жали руки — сам я всем улыбался, кивал головой, по внутреннего участия в этом ликовании не принимал. Меня занимало другое — ощущение какого-то важного открытия, которое совершил я. Можно знать свое будущее — вот что открыл я для себя. Не угадывать нет, а именно знать свое будущее. Пусть самое недалекое, но суть в том, что это, оказывается, возможно.

Как? Прежде всего нужно досконально изучить себя, во всех подробностях как чужого человека. А потом все время глядеть на «этого человека», со стороны и как можно жестче.

Это было ценное приобретение. Я сразу взял его в свой арсенал. И в первую голову как практик. Но не только в прыжках.

Нередко при тех или иных обстоятельствах жизни я вслушиваюсь в себя и спрашиваю: «чем все кончится?»