(не)хорошая девочка (СИ)

— В душ пойдешь первой, ушастая моя? — мягко спрашивает Вадим. Он в иной ситуации потащил бы её и туда, чтобы поиметь и там, не теряя зря время, но… Обстоятельства просили пощадить зайку.

— Я полежу, можно? — виновато морщит нос Соня.

— Полежи.

В душе Вадим проводит не так уж долго времени. Все-таки жаль, что не получилось утащить Соню сюда. Не засадил бы, так хоть нацеловался бы до тумана в её глазах, натискался до её возбужденного писка. Руки хотят её, язык хочет её — вся сущность Дягилева алчно хочет Соню. Его зайку. Немедленно.

Выходя из ванной, Вадим намерен исправить свое упущение. Дойти до Сони, прижать к себе, а дальше уже можно подумать, что с ней можно делать, а что нельзя.

Вот только Сони в комнате нет. Как нет и брошенного у двери белого платья.

Из всех следов её удалось найти только трусы, забившиеся в складках простыни. Собиралась Соня явно второпях.

И глядя на тонкие кружевные стринги в своей ладони Вадим ощущает себя обломанным. Снова.

Убежала!

Убежала от хозяина.

Вот теперь её заднице точно мало не покажется!

Осталось только до неё добраться…

И понять, какого хрена?!

24. Без зубов, а загрызёт

— Быстро ты, — с сарказмом говорит Эльза, докуривая тонкую вонючую дамскую сигаретку. — Я почти околела от холода, пока тебя дожидалась.

— Я пришла, как получилось, — отстраненно откликаюсь я.

Оправдываться перед этой женщиной у меня никакого желания нет. В конце концов, не в чем. У меня не будет больше шансов с Вадимом. Был всего один. И я не смогла от него отказаться.

— Ну, садись в машину, — Эльза раздраженно поджимает губы.

Этот разговор происходит на парковке у отеля.

Эльза. Высокая, худая, с длинными волосами. Брюнетка.

Какая несмешная ирония у этой гребаной жизни, ведь Эльза — именно та девушка в кружевной маске почти на все лицо и черном бархатном платье, которую я заметила на парковке. Ну, не девушка, больше женщина. Ей где-то за тридцать, хотя, разумеется, она все равно младше моего отца и моложе моей мамы.

Эльза. Женщина моего отца. Нижняя моего отца — если я правильно понимаю происходящее. Бывшая нижняя Вадима. Та, что называла его своим хозяином до меня.

Боже, только за одно последнее предложение мне хочется эту стерву убить и закопать в клумбу у отеля. И пусть она уже не называет. Все равно убить и закопать. Просто так. Ревность — штука нелогичная.

А еще она мне все испортила. Первый раз с Вадимом не должен был быть таким паршивым, будто насквозь отравленным. Дягилев имел право на гораздо большее, просто за то, насколько сильно сносил мне крышу.

Не её дело, что я не смогла просто взять и уйти от Вадима. Не её дело, что я хотела этого одного раза. Хотя бы одного. С ним. Просто для того, чтобы запомнить на всю жизнь, каково это — принадлежать ему.

Честно говоря, после комнаты шепотов, я была в таком отчаянии, что готова была дать Вадиму прямо посреди того коридора, забив на происходящую вокруг оргию.

Лишь бы побыть его, лишь бы успеть.

До того, как придется возвращаться домой и забывать само звучание его имени, не то что терпкий вкус его глубоких поцелуев.

Если честно, пока мы отъезжаем, я отчаянно пытаюсь не сдохнуть от тоски. Я должна это пережить. Я должна пережить Вадима. А как это сделать? Есть какое-нибудь пособие? Инструкция? Ну, хоть что-нибудь?

— Значит, отец при смерти, а доченька зажигает с его конкурентом на самой злачной московской оргии? — едко произносит Эльза.

Боже, как она меня бесит, никакими словами не передать.

— Да вы тоже не у папиной постели дежурите, — я не остаюсь в долгу. — Или вас он тоже из дома вышвырнул?

— Нет, меня не вышвыривал, — с превосходством откликается эта. — И я приехала только за тобой. И ни зачем больше.

— Восхитительно, — я презрительно кривлю губы. — Папочка выгнал из дома дочь, но оставил при себе содержанку. Семейные ценности новой эпохи просто. Главное прессе не рассказывать, а то она обкончается от восторга.

— Прекрати так об отце, — резко обрывает меня Эльза.

— Я не права? — я поднимаю брови. — Может, он вас и не "купил", как я слышала?

Эльза молчит, плотно сжав губы. Маленькая, но все равно приятная победа.

На её шее блестит крупная подвеска в виде лебедя. При одном только взгляде на неё я начинаю ненавидеть эту незнакомую мне Эльзу еще сильнее.

Кулон моей матери. Я знаю его наощупь пальцами, каждый изгиб, этого лебедя из белого золота, украшенного мелкими бриллиантами. Я его регулярно тискала в пальцах до семи лет. Я знаю, что одно из гнезд — пустое, потому что один раз я сорвала подвеску с маминой шеи и уронила её. Один из бриллиантов выпал. Его так и не нашли, а новый вставлять не стали. Мама говорила, что украшение с изъяном — ей дороже, потому что в нем есть история.

Мать вернула подвеску отцу при разводе. И он тысячу лет как лежал в отцовском сейфе, отец обещал его мне подарить, когда я стану матерью.