Не ко времени весна

Когда солнце высунулось из-за горы, тронулись в путь. Кроме Мохсуна, все ехали в кузове. Настроение - лучше не бывает. Сон как рукой сняло: пели, смеялись, узили друг дружку. То и дело ныряя в канавы, машина вскарабкалась на гору и пошла вдоль колхозного сада. Гариб глядел на эти деревья и думал, что в этом году ему, слава богу, не придется больше стеречь их. Не надо больше ссориться с людьми, набрасываться на ребятишек... Он, как вернулся из армии, пятый год уже садоводом. А сад дело такое: за ним или по-настоящему ходи или совсем не касайся. Джумшид этот черт-те что учинил: за клевером у него один глядит, за травой - другой, за фруктами - третий. Гариб только за деревья отвечал. Собирал фрукты, сдавал на консервный пункт. А все равно не хозяин. Поди скажи тому, кто при клевере, кончай, мол, полив - цветы осыпаются... Или тому, кто на сене, - запрети ему осенью скотину под деревом привязывать. Плевать они на тебя хотели - каждый свое знает. У этого трава, у того - клевер. И правильно, потому что план, потому что приказ есть: ты столько-то клевера сдашь, ты - сена, голова не знает, что руки делают, руки - что голова думает... А так-то, если к этим фруктам ловкого человека приставить, что хочешь, мог бы иметь. Машину купил бы, дом бы отгрохал, что твой дворец. Но это, конечно, не каждый может, потому что не человеком, собакой надо быть. Положим, косят женщины с подростками клевер этот или траву; пекло, весь день на солнце, запрети им персик сорвать или абрикос; да она, если днем и не съест, все равно вечером сорвет, домой снесет ребятишкам. И потом, хочешь деньгу иметь - на рынок тори дорожку. А Гариба убей, не будет он торговать на базаре. Да и на кой ему? Дом есть (он еще до армии построил, тесть подсобил), корова имеется, куры... Из своего сада фрукты продать по сходной цене, тоже, глядишь, две-три сотни. Опять же Сусанбер шелкопряда выкармливает; тут, если без обмана, до тыщи в год заработаешь. Деньги, что за прошлый год получены, до сих пор у нее лежат. (Он, когда пришел из армии, разнежился как-то раз, разомлел, ну у него и выскочило: в Ленинград, мол, тебя свезу. С тех пор Сусанбер каждый год деньги свои откладывает: все надеется поехать - повидать места, где Гариб служил.) Летом-то он и сам верит, что свезет жену в Ленинград, а как зима, не хочется чего-то с места трогаться. Ну, а денежки понемножку расходятся: туда, сюда... Двое парнишек у них растут - Сусанбер их одного за другим родила. Гариб еще и в армии не был. А сейчас, видно, кончилась щедрость божия, пять лет уже не рожает... В общем, с мельницей - это он правильно. Во-первых, никто над душой не стоит, не помыкает... Второе - круглый год при деле, с тоски не сдыхать в этой чайхане. А главное - хлеба настоящего поедят люди. Конечно, пылища на мельнице, в муке с головы до ног... Только ведь покойный дядя Машдислам сорок лет эту пыль глотал, а мужик был - дай бог каждому: в девяносто лет сидит, бывало, чаек попивает да о бабах толкует... Будешь ты о них толковать, если здоровья нет?! А у Джумшида этого сгниешь в чайхане от безделья!..

Словом, пока ехали за жерновом, Гариб окончательно убедился, что самое подходящее для него занятие - быть мельником, как дядя Машдислам...

Но жернов-то не ждал его, не лежал готовенький. Крыша обрушилась, завалилось все, хорошо еще, дежа выручила - накрыла, уцелел под ней камень; выяснилось это, правда, лишь тогда, когда они, добыв в деревне лопаты, часа четыре провозились в развалинах... Откопали, присели на бережке, закусили, потом взяли две крепкие доски, положили, дядя Мирали уже стучал клюкой по жернову и, не выпуская изо рта трубку, похваливал покойного армянина-каменотеса.

Не иначе, сам бог помогал Гарибовой затее. А так - с чего бы дяде Мирали в eго-то годы с утра до вечера крутиться на мельнице? Он даже к начальству ходил - пускай, дескать, будет по закону - скажут еще потом, что Гариб самочинно все устроил.

Дело мельничное дядя Мирали понимал до тонкостей. Не успевал Гариб наладить одно, дядя Мирали указывал ему на следующие неполадки. Дом его был в пяти шагах, но старик другой раз и поесть туда не ходил - с собой приносил. Ну, и понятное дело, первая мука, смолотая новым жерновом, была из того ячменя, что дядя Мирали купил для своих кур.