Не кормите и не трогайте пеликанов

– А кем же вы тогда были, если не пионером? – добродушно спросил Петр Алексеевич. До этого он стоял, а теперь сел и расположился за столом. – Бойскаутом?

– Никем! – гордо ответила девушка.

– Никем? Неужели? – переспросил Петр Алексеевич и удивленно повысил голос. – Вы никем не были?!

Он сочувственно покачал головой и задумчиво произнес, будто ни к кому не обращаясь:

– Не знаю, может быть, иногда лучше быть кем-то, даже пионером, чем никем.

Поднимается ветер, подхватывая снег, обрывки газет, обертки, окурки. Он дует прямо в лицо. Я пытаюсь собраться с мыслями, но никак не выходит, внутри все клокочет бешенством. Как все-таки долго приходится тащиться в этот институт! Идешь, изо всех сил перебираешь ногами, перебегаешь какие-то улицы, переулки, перекрестки, ныряешь в подворотни, а ощущение – будто стоишь на месте. И чем быстрее движешься, тем сильнее это ощущение. Наверное, все из-за стремительной транспортной жизни, из-за этих автомобилей, мотоциклов, автобусов, которые меня каждую минуту обгоняют.

Интересно, сколько лет уже Никита Виссарионович сидит в кресле проректора, в лучах юпитеров? Двадцать? Тридцать? Он уже пересидел двух ректоров и наверняка еще двух пересидит. Всё тот же кабинет, та же пластиковая мебель, тот же кожаный диван, тот же широкий белый стол. На столе всё тот же деревянный орел. И всегда одни и те же упреки: “Мы тебя нашли, подобрали, пригрели, от очисток очистили, оказали доверие. А ты не оправдал. Значит, из института – пинком под сраку”. Лаврентий Палыч Берия не оправдал доверия, и товарищ Маленков надавал ему пинков. Ничего, Маленков, отец богов и людей, и до тебя очередь дойдет! Дай только срок!

Хочется курить. Я сую руку в карман, достаю пачку сигарет. Так и есть… Пустая. Разворачиваюсь, иду обратно в сторону православной церкви. Там вроде рядом продуктовый. Хорошо, что я недалеко ушел, ведь потом уже никаких магазинов не будет, а в институтском буфете сигарет не продают. Никита Виссарионович запретил. Я вообще плохо понимаю, как тут люди живут, в центре. Где, к примеру, они берут сигареты и продукты? Тут же поблизости ни одного магазина. Ни одного! Зато на окраинах их столько, что не знаешь, в какой пойти, – стоишь и мучаешься выбором. Это, видно, всё потому, что продуктовые магазины противопоказаны историческому центру. Исторический центр желает всегда оставаться прежним, а в магазинах, особенно продуктовых, все время что-то меняется: вывески, витрины, ассортимент, продавцы, охранники. Здесь царит невозможная для центра суета: сюда привозят продукты питания, товары, их покупают, уносят, через какое-то время подвозят уже другие.

– Пять рублей поищите, – просит продавщица. В крошечном магазине тепло и так вкусно пахнет свежей булкой, что не хочется уходить. Купив сигареты, нарочно задерживаюсь возле витрины с выпечкой.

– Вы, это… Андрей, да?

Оборачиваюсь на голос. Передо мной мужчина, даже скорее парень, а не мужчина. Средних лет. Тощий, небритый, в зеленой лыжной шапке. На угреватом носу очки с толстыми линзами.

– Вы – Аствата… нет… Астаравацуров, да?

– Ну да, – нетерпеливо прерываю я его и смотрю в упор строго и “со значением”. Так обычно на людей смотрят заведующие кафедрами, особенно недавно назначенные. Мол, “что вам, гражданин, угодно”.

– А я – Кирилл, муж Маши Сидоровой! – парень нисколько не смущается. – Помните?

Того Кирилла, “Кирюшу”, я, конечно же, помню, его забудешь, пожалуй, – но этого, похоже, вижу впервые. Вежливо развожу руками и пожимаю плечами.

– Ну Кирилл же, – подсказывает он доброжелательно и повторяет громко, каждое слово раздельно, видимо, чтобы я быстрее вспомнил. – Муж. Маши. Сидоровой!

Это его “муж Маши Сидоровой” особой ясности не вносит и даже немного выводит меня из себя. С таким же успехом он мог бы сказать “я – муж Иры Петровой” или “Жени Ивановой”.

Вокруг шумно, мимо нас в обе стороны проходят покупатели.

– А-а… – чтобы показаться вежливым, я всей физиономией изображаю узнавание и выдавливаю улыбку… – Здрасьте… А вы… это какими тут, как говорится, судьбами… живете здесь, да?

Муж Маши Сидоровой хмурится и коротко кивает. Живу, мол. Хлеб жую. Повисает долгая пауза.

– Ладно, – говорю я наконец и, чтобы выглядеть любезным, а главное, поскорее закончить разговор, добавляю: – Маше большой привет. – Муж Маши Сидоровой поднимает на меня глаза в изумлении, будто впервые видит, и вдруг на его лице появляется бешенство.

– Маше?! – вскрикивает он. – Маше привет?! Этой твари?! Какой еще “привет”?! Мы с ней развелись пять лет назад! Она мне изменила!

Я сочувственно качаю головой и ретируюсь в сторону выхода, растерянно разводя руками. Потом поворачиваюсь спиной.

– Привет… привет еще этой шлюхе передавать! – слышу я вслед. – Не на того напал…

Пробегаю короткую улицу и выхожу на набережную. Впереди открывается салатное здание института, и ко мне возвращается прежняя решимость. Я уже вижу себя проходящим по коридорам, где взад-вперед текут потоки студентов, вижу нашу кафедру, Диану-секретаршу и сидящего в своем кабинете за огромным белым столом Никиту Виссарионовича.