Не мешки

Потому что когда гуляешь со своим городом, и вы оба такие довольные зырите по сторонам, постоянно куда-нибудь отбегаете и возвращаетесь, чтобы дёрнуть друг друга за условный рукав: «Блин, смотри, там такое, ТАКОЕ!» – в общем, когда вы оба так уже хорошо заигрались, самое время спросить себя: а мы вообще где? И не получить ответа, и одновременно его получить, просто такой, что даже будучи писателем-беллетристом, лучше сделать вид, будто никакого ответа не было, у людей сердце и нервы, какое может быть «где».

/Но, справедливости ради, в этом «где», которого не было, воздух пахнет нашим липовым мёдом и тамошними подгнившими на солнце водорослями, и ещё чем-то, чему аналогов нет, а если есть, я их не знаю; думаю, Харун ар-Рашид тоже всякого интересного нанюхался, пока гулял со своим дружочком Багдадом по пространству, которое остаётся на месте Багдада, когда Багдад уходит гулять./

Короче, всякому городу обязательно нужен друг для хороших прогулок, в ходе которых можно загуляться до полного исчезновения, потому что полное исчезновение это очень полезно, в ходе полного исчезновения на наше место приходит что-то ещё, и тень этого чего-то ещё остаётся даже после того, как мы снова вернулись и сидим с таким видом, как будто только что спионерили бабушкино варенье – ша, уже никто никуда не идёт.

/Всякое путешествие, включая поход в пекарню за хлебом – шаманское, если кто надо правильной походкой за этим вашим типа хлебом идёт. Мы с Харун ар-Рашидом неплохо за хлебом ходить умеем (с такой интересной, годной авоськой) – при том, что мы с кошками жрём колбасу без хлеба, а он – халиф, ему визирь халвы и бубликов принесёт./

Пока не

На самом деле, конечно, рассуждения вне практики ничего не стоят. Без соответствующего опыта никто ни хрена не поймёт (и не потому что все дураки, а нечем понимать, нет пока базы).

Пока не провалишься лично в безоценочное состояние, в котором всё – информация о текущем состоянии любимого (мира), не «хорошая», не «плохая», а просто – ну вот такая, и не прочувствуешь на собственном опыте, как радостно и эффективно в этом состоянии действовать, ваще непонятно (и мне тоже было), о чём они там лопочут, когда про безоценочность говорят. Меня в это состояние поначалу легко выносило на запредельной душевной боли, когда «плохо» такой страшной силы, что механизм оценки ломается; но это совершенно не означает, что всем непременно нужна запредельная душевная боль. Стопудов есть другие способы, просто я – любимец богов и редкостное тупло.

Пока не почувствуешь непосредственно на себе воздействие сил, движущих миром, кажется, что «смирение» – дрянь, поповское слово. Ну, до какого-то уровня развития так и есть, смиряться можно только в сильной позиции, в которой уже не отдельные люди и обстоятельства, а весь мир с тобой говорит – и в диалоге с ним не смириться себе дороже. Дело даже не в том, что сломаешься, а в том, что если будешь слишком громко и противно визжать, мир перестанет с тобой говорить на понятном тебе языке (а воздействовать, конечно, продолжит, да так, что мало не покажется, эти силы воздействуют вообще на всех).

Пока не вспомнишь свою настоящую смерть, пока не осознаешь жизнь как данный тебе в подарок долгий и продуктивный миг до удара об землю, не избавишься от страха, точнее, от пожирающей все наши силы тревожности (даже если увидишь каким надо внутренним зрением, что за дрянь нас через эту тревожность жрёт). А когда у тебя есть всего миг до удара – ну, ёлки. Не то чтобы страх и тревожность автоматически исчезают, просто понятно, что с ними делать (ржать над абсурдностью, например).

Пока не ощутишь всем собой подлинное прикосновение духа, невозможно держать дух в приоритете. С этим не согласится ни один нормальный человеческий организм! Но, кстати, если вести себя так, словно дух действительно в приоритете, его прикосновение неизбежно. Собственно, ради этого всякие практики и нужны – любым (подходящим тебе лично) способом привести себя в состояние, в котором прикосновение духа к тебе неизбежно. А дальше уже всё просто, пути назад нет, ищи дурака.

/Вот это, конечно, и есть вопрос веры – практиковать наугад, без гарантий, непонятно, в общем, зачем. Умным людям особенно трудно, умные естественным образом скептики. Хорошо, когда удалось нагулять себе дар хотеть невозможного – вот просто из вредности, чо это оно тут невозможное? Ишь какое, пусть сбудется для меня любой ценой!/

Послушание

Послушание препятствует вдохновению. Вдохновение не доступно послушным. Т. н. «плохим» людям вполне может быть доступно. Злым, эгоистичным, ленивым, несправедливым, пьяницам, бездельникам, и какие там ещё бывают пороки – вполне может быть доступно вдохновение. А хорошим, добрым, но послушным людям – нет.

Выглядит довольно несправедливо, но о справедливости-несправедливости тут речи нет. Человек, послушный другим людям – человеческий инструмент. А дух не берёт чужое. Видит, что уже занято, и не берёт.