Не/много магии

Всего из обоза вытащили шестерых и повели их по тропинке, от метки к метке, вглубь болота. Следом тащили несколько саней, нагруженных мешками — забрали почти все. Сколько сумели.

Иншек спотыкался и загребал ботинками красную воду, горький комок подкатывал из подбрюшья к горлу, и дергалось веко. Сознание цеплялось за мелочи — звон мошкары, оклики конвоиров, мерность шагов… Никак не получалось сосредоточиться.

Тропинка выбралась на холм, идти стало легче, и впереди, в широком овраге, показалось временное логово свободцев. Три больших шалаша из черно-красных ветвей, аккуратно стянутых широкими кожаными полосами, коновязь и саманная хибара. Пленников подвели к ней и поставили в ряд.

Иншек трусливо, краем глаза косился на товарищей по несчастью. У троих руки были чистыми, зато на вороте — охранцовская звездочка. Этих, может, и не убьют — поучат прикладом в зубы, до кровавой пены, и отпустят на все четыре стороны. Найдешь дорогу назад, выберешься из топи — молодец, живи. И наука на будущее — не жадничай, не берись охранять обоз с ворованным. Да и государственный — тоже не берись.

Один парнишка — тоненький, чернявый, с дрожащими губами — стоял и разглядывал свои ладони как чужие. Багровый узор добрался до запястий только — то ли подмастерье, то ли в училище первый… ну, второй курс закончил. Этому тоже бояться нечего — не успел еще нагрешить, неглубоко кемь въелась.

А ближе всех, плечом к плечу с Иншеком, стоял, покачиваясь, перекатываясь с пятки на носок, сероволосый пожилой капитан. То есть любой назвал бы его капитаном — по той же звездочке на воротнике судя, по военной выправке и по ладоням, мозолистым, шершавым, но без розовинки. Но Иншек узнал его по профилю, по горбинке на узком носу и по повороту головы, и горький комок наконец растаял в горле, разлился тягучим жаром под ребра, и успокоилось веко. Он понял, что дело выгорит, и меленько, трусливо, до дрожи в солнечном сплетении обрадовался.

И когда к маленькой шеренге пленных подошел старшой, скользнул взглядом по охранцам, чернявому ученику и «капитану» и махнул рукой: «Дрянь, мелочь. Отпустить!», а Иншека подхватили под локти и потащили в хибарку, потолковать, просто потолковать — с щипцами, жаровней и крошечными молоточками, что плющат подушечки пальцев… Иншек извернулся и крикнул: «Колго… Господин Колго! Позвольте слово, одно слово, вам, только вам…» И быстро, заикаясь, жарко зашептал что-то на ухо старшому, кивая в сторону отпущенных.

Старшой свободцев, Колго Болотный, за голову которого назначена была великая цена в Церессе и за оврагами, цена в мешок драгоценных камней, а денег — сколько с собой унесешь, выслушал Иншека и в три прыжка догнал пленных. Развернул «капитана» лицом к себе и, выхватив из нагрудного кармана лезвие, рубанул сверху вниз длинным движением, разрезая тому рукав. На плече сероволосого вырос длинный алый порез, а рядом с ним — заголились круглые черные рубцы, с малиново-белой каемкой. Они самые, «поцелуи кеми», до которых не каждый творец дорастет — лишь гений, или столетний мастер, вдышавшийся пылью до розовых слез и слюны, либо… либо Её страж, из любимых.

— Сколько ты наших убил, а? — Колго отступил на шаг и стоял, играя лезвием и громко прищелкивая пальцами. — Не помнишь? А сколько дряни в людскую кровь запустил — тоже не помнишь? Не твоими руками делалось… А приказы тоже не ты отдавал? А сколько ублюдышей-творцов напутствовал? Один, вишь, оступился, сдал тебя. Чтобы ты, тварь, не ушел безнаказанным и не привел сюда…

Колго не договорил, из-под руки его, как из-под земли, выскочил вихрастый парнишка с хлыстом — тот самый, что забирал Иншека с обоза. Оскалился по-волчьи, тоненько взвизгнул и коротко щелкнул кнутом перед лицом сероволосого.

— Показалось, — прошептал Иншек. Ему вдруг до боли понадобилось говорить, выталкивать слова наружу, лишь бы они не оставались внутри и не давили потом на память. — Показалось, что перед…

Лицо пленного будто расцвело — плеснуло кармином, лохмотья кожи завернулись в разные стороны, обнажая костяной оскал и глазное яблоко, которое, хлюпнув, покатилось вниз по красно-белому… тому, что секунду назад было похоже на человека, а теперь напоминало учебный муляж в училище, мертвую голову, первый неудачный опыт на трупе, если кемь отказалась тебя слушаться. Не дожидаясь, пока жертва упадет, Колго выхватил из-за пояса самострел и трижды выстрелил в упор.

Тело глухо упало на землю.

За хибарой трое свободцев, распотрошив захваченные мешки, жгли кемь — дымило до облаков и пахло неожиданно тонко, лимонной цедрой и пирожными.

…

Шумы и запахи улицы просачивались через щели в ставнях. Корица и аромат сдобного теста из булочной мамаши Мюлье, перецокот верховых по мостовой, кисловато-горькое утреннее дыхание вокзала, щелчки рычагов, ругань махинистов, собачий визг — должно быть, толстая поварова собака снова застряла между прутьев ограды и просилась на свободу.