Не могу остановиться. Откуда берутся навязчивые состояния и как от них избавиться

Этим ознаменовался принципиальный разрыв с давней традицией отношения общества к накопительству. В литературе скопидомство традиционно рисовалось странностью, эксцентричной чертой, возможно, пороком, но никоим образом не проявлением безумия. У персонажа романа Николая Гоголя «Мертвые души», написанного в 1842 г., богатого помещика Плюшкина, «наготовлено было на запас всякого дерева и посуды, никогда не употреблявшейся»[40]

. Автор сравнивает его рабочий двор с московским щепным рынком, где «горами белеет всякое дерево, шитое, точеное, лаженое и плетеное: бочки, пересеки, ушаты, лагуны, жбаны с рыльцами и без рылец, побратимы, лукошки, мыкольники, куда бабы кладут свои мочки и прочий дрязг»… Гоголь задается вопросом, на что «нужна была Плюшкину такая гибель подобных изделий», поскольку «во всю жизнь не пришлось бы их употребить даже на два таких имения, какие были у него, — но ему и этого казалось мало».

Стремясь приумножить достояние, Плюшкин «ходил еще каждый день по улицам своей деревни, заглядывал под мостики, под перекладины» и подбирал все, что, на его скопидомский взгляд, являлось сокровищами. Мужики прозвали его «рыболовом» за привычку, словно пруд неводом, прочесывать окрестности в поисках «старой подошвы, бабьей тряпки, железного гвоздя, глиняного черепка». После этих ежедневных экспедиций «незачем было мести улицу: случилось проезжавшему офицеру потерять шпору, шпора эта мигом отправилась в известную кучу; если баба, как-нибудь зазевавшись у колодца, позабывала ведро, он утаскивал и ведро». Гоголь объясняет поведение Плюшкина жадностью, усугубившейся после смерти жены и отъезда детей, разочаровавших его выбором жизненной стези (дочь убежала с армейским офицером, сын проигрался в карты). Вскоре после выхода в свет «Мертвых душ» имя Плюшкина стало в русском языке нарицательным для накопителей бесполезного хлама, а русские психиатры назвали патологическое накопительство «синдромом Плюшкина».

Патологическое накопительство вскоре «прописалось» в культурном пространстве всей Европы. В романе Чарльза Диккенса «Холодный дом», сюжетную основу которого составляет бесконечная тяжба в Канцлерском суде, выведен Крук, торговец тряпьем и бутылками, скупщик макулатуры, а также хозяин пансиона, где живут двое других действующих лиц. Диккенс описывает его лавку: «В одном углу окна висело изображение красного здания бумажной фабрики, перед которой разгружали подводу с мешками тряпья. Рядом была надпись: "Скупка костей". Дальше — "Скупка негодной кухонной утвари". Дальше — "Скупка железного лома". Дальше — "Скупка макулатуры". Дальше — "Скупка дамского и мужского платья". Можно было подумать, что здесь скупают все, но ничего не продают. Окно было сплошь заставлено грязными бутылками: тут были бутылки из-под ваксы, бутылки из-под лекарств, бутылки из-под имбирного пива и содовой воды, бутылки из-под пикулей, винные бутылки, бутылки из-под чернил».[41]

По иронии судьбы неграмотный Крук обсессивно собирал исписанную бумагу, поскольку «забрал себе в голову, что у него есть важные документы» и «целую четверть века все пытался их прочитать». Диккенс верно подметил, что барахольщики отказываются расстаться со своим достоянием из соображения «а вдруг» — на тот случай, если предмет, кажущийся бесполезным, когда-нибудь пригодится. Переубеждать барахольщика бессмысленно, причем Диккенс коварно сообщает читателям, что среди кип макулатуры, громоздившихся в лавке Крука, действительно имелись бумаги, которые позволили бы окончить бесконечную тяжбу «Джарндис против Джарндиса».

Подобно Круку, Шерлок Холмс «терпеть не мог уничтожать документы, особенно если они были связаны с делами, в которых он когда-либо принимал участие, — пишет Артур Конан Дойл о своем герое в рассказе 1893 г. «Обряд дома Месгрейвов», — но вот разобрать свои бумаги и привести их в порядок — на это у него хватало мужества не чаще одного или двух раз в год… Таким образом, из месяца в месяц бумаг накапливалось все больше и больше, и все углы были загромождены пачками рукописей. Жечь эти рукописи ни в коем случае не разрешалось, и никто, кроме их владельца, не имел права распоряжаться ими»[42]. (Честно говоря, это описание подошло бы для доброй половины научных учреждений, во всяком случае, до появления компьютеров и планшетов.) Сам Артур Конан Дойл, по словам биографа Джона Диксона Карра, во множестве скапливал записные книжки, дневники, газетные вырезки и письма в Уиндлишем-мэноре, своем сельском доме в Суссексе.