(Не) мой папа

Я напряжена настолько, что едва получается дышать. Стою к ним спиной, слушаю, как она торопит Сережку, вдыхаю резкий сладковатый запах дорогих духов.

Интересно, куда она так торопится? К мужу любимому?

— Что ты копаешься? — дергает пацана. — Одеться не можешь по-человечески?! Дай сюда!

Выхватывает из детских рук колготки и начинает их нервно выворачивать, потом пихает обратно.

— Поторапливайся.

Украдкой оглядываюсь на эту парочку. Мамаша с недовольным видом смотрит в окно, еще и ногой раздражённо постукивает, а Серёжа путается, пытаясь одеться. Видно, что нервничает, что его потряхивает и где-то на подходе слезы.

Мне становится его жалко.

Он натягивает свитер, потом берется за штаны и никак не может попасть ногой в штанину — подкладка смялась комком.

— Не получается, — пищит он.

— Не получается, — вместо того чтобы помочь, мамаша его просто передразнивает, — а ты старайся лучше.

И опять в окно уставилась.

У меня в организме будто вата расползается. В ушах шумит, и давит где-то в животе от возмущения. Так же нельзя! Он же маленький!

Ловлю его беспомощный взгляд и улыбаюсь, пытаясь хоть как-то подбодрить. В ответ получаю измученную быструю улыбку, после которой он тут же опускает взгляд. В присутствии этой женщины Серый Волчок совсем не похож на счастливого жизнерадостного ребенка, которого я видела с утра.

Маринки все еще нет, и я еще раз перебираю вещи, лишь бы откровенно не пялиться на семейство Орловых.

— Ты мужик, в конце концов, или так просто? — очередной наезд спустя пару минут. — Теперь с шапкой справиться не можешь?

— Нельзя так, — слова сами срываются с губ, — зачем вы его обижаете? Лучше бы помогли.

— Вам заняться нечем? — спрашивает она, вперив в меня наглый взгляд. — Со своим ребенком цацкайтесь, а к моему не лезьте. Без вас знаю, что для него лучше!

Режим яжематери на полную мощность. Вроде надо что-то сказать, но не могу. Прав у меня нет, это как со своим уставом в чужой монастырь соваться.

— Я просто сказала, что надо ему помочь, — цежу сквозь зубы.

— Женщина, до свидания! — отбривает она и переключается на сына. — Ты все?! Давай сюда свои идиотские завязки! Пореви еще тут давай!

Со светлых ресниц скатывается крупная блестящая слеза, на которую мне больно смотреть. Хороший же мальчик! Умненький, веселый. Зачем она так с ним? Почему Орлов позволяет ей так обращаться с сыном?

В этот момент в раздевалку выскакивает счастливая румяная Маришка:

— Мама, — бросается ко мне, и я, присев рядом с ней на корточки, обнимаю ее изо всех сил.

Сердце грохочет. Целую ее в щеку, зажмуриваюсь, потому что мне больно, и я никак не могу понять отчего. Просто изнутри разрывает.

— Все, пошли, — командует Татьяна и первая направляется к выходу, а сынок понуро плетется следом.

— Сереж, пока, — Маришка весело машет ему рукой.

В ответ тот только хлюпает носом, не смея задержаться даже на мгновение, чтобы попрощаться с подружкой, потому что мамаша ждет его в дверях и нетерпеливо подгоняет:

— Живее ногами шевели!

— Мы к папе сейчас идем? — робко спрашивает пацан.

— А-то! Конечно, к папе, — усмехается эта недомать, — Он нас уже давно ждет, соскучился, праздник подготовил, а ты тут копаешься, как безрукий.

К папе идут.

Все. Капец. У меня внутренности просто в труху сминаются. Ни вздохнуть, ни охнуть, и каждое движение сопровождается миллионном уколов под рёбра.

К папе.

Я пытаюсь себя убедить, что мне все равно, что этот самый папа может делать, что угодно, но сердце-то не обманешь. Оно кровью обливается, захлёбывается. И плевать ему на все доводы здравого смысла, на все плевать.

Представляю, как эта бесчувственная мегера едет вместе с сыном к своему законному мужу. Как он ее встречает. Может, они и поспорят, поругаются, а потом мириться будут.

Черт. Не надо об этом думать. Просто не надо и все.

— Какая злая тетя, — хмуро произносит Марина, когда дверь за ними закрывается.

Мне хочется много сказать про эту тетю, но не могу. Дочь еще маленькая совсем, незачем грузить ее взрослыми психами и истериками, поэтому просто жму плечами и произношу, стараясь, чтобы голос не слишком дрожал:

— Она его мама. Она знает, как лучше.

Дочка озадаченно молчит. Видать, что-то у нее в мыслях не сходится, потому что хмурится она еще больше:

— Мне она не нравится.

Мне тоже, но, увы. Кому до этого есть дело?

— Марин, так нельзя говорить.

— Почему? — искренне недоумевает она.

— Просто нельзя.

Сегодня красноречия не хватает, я не знаю, как объяснить ребенку, что нельзя говорить плохо про других людей, потому что у самой в голове столько неприличных слов крутится, что можно целую матерную поэму написать.

Я все еще пытаюсь отогнать от себя мысли о том, что она идет к Орлову. Он вчера так рьяно пытался доказать, что между ними все кончено, шептал в перерывах между поцелуями о том, что скоро разведется, а сегодня я слышу об их планах на вечер.

Я не верю ей, не верю ему, и вообще не знаю, кому теперь можно верить. Страшно.

— Надо было сказать ей, что мы вчера в гости приходили, и что тортик ей оставили. Она бы тогда не была такой злой.