(Не) мой папа

Вообще на редкость взрослая реакция. Она так хотела папу, и ей так нравился Орлов, но она не начала сразу прыгать от радости и хлопать в ладоши. Старается что-то понять своей маленькой детской головкой, пыхтит. Я хочу ей помочь, но пока не совсем понимаю как:

— Милая, — беру ее за руки, — ты как?

— Хорошо, — она растеряна. — Я пойду к нему?

— Иди, — отпускаю ее через силу. Смотрю, как дочка уходит с кухни, от волнения сжимая маленькие кулачки.

Как же все это сложно. Мне нужна пара секунд, чтобы прийти в себя, после чего иду следом за ней.

Маринка стоит посреди комнаты, а перед ней на корточках Денис.

— Мы сходим на горку? — робко интересуется она. — Все вместе?

— Конечно, сходим, — он ободряюще сжимает худенькое плечико.

— А я… мне можно называть тебя папой?

Спрашивает и тут же жмурится, будто боится, что он будет ее ругать. Потом аккуратно приоткрывает один глаз.

Ох, блин. В груди как щемит.

— Нужно, — улыбается Денис.

У него улыбка красивая, теплая. Такая, что на нее хочется смотреть, хочется прикасаться. И не только мне. Маришка протягивает руку, аккуратно ведет по его щеке… а потом морщится, бросается к нему на шею и начинает реветь.

У меня внутри все переворачиваются, бросаюсь к ним, но Денис жестом останавливает. Поднимает ее на руки, ходит по комнате, гладит по спине, пытаясь успокоить, что-то тихо приговаривает, так что слышит только она.

Сережа растеряно наблюдает за ними, не понимает, что происходит, и чтобы он не чувствовал себя заброшенным, я присаживаюсь рядом с ним на ковер.

— Что у тебя тут? Покажешь?

Он с готовностью протягивает мне лист, на котором они с Мариной что-то совместно рисовали. Там семья. Четверо. Держатся за руки и улыбаются.

Ком поперек горла. И слезы копятся в уголках глаз. От нежности. И любви. К ним всем.

* * *

— Как думаешь, нормально все прошло? — шепотом спрашивает Денис, когда оба мелких засыпают.

— Вроде да, — проверяю их еще раз, а потом тихо прикрываю за собой дверь, — справились.

У нас был серьезный разговор. Два взрослых и два ребенка. Мы тактично им объяснили ситуацию, успокоили, а они слушали, открыв рот, как два галчонка. А уж какие у них были лица, когда узнали, что они брат и сестра — это нечто. Впрочем, волновались мы зря. Дети есть дети. Они адаптировались к новой информации за десять минут и потом уже спорили о том, кто будет спать на верхней полке двухъярусной кровати, которую мы непременно им купим, как только съедемся. Для них все было просто и очевидно.

Мы возвращаемся в комнату, к елке. Пока Денис что-то таскает со стола, я достаю единственную бутылку дорогого шампанского. Я ее купила еще в конце ноября на распродаже. Думала, что буду в одиночестве сидеть в новогоднюю ночь и смотреть телевизор. А оно вон как все сложилось. В мою жизнь вернулся Орлов и больше не собирается никуда уходить, Сережка появился, и дом в одночасье наполнился суетой и детскими голосами. И это прекрасно. Дед Мороз все-таки не подвел. Угадал с подарочками.

Я торжественно вручаю бутылку Орлову, и он открывает ее с грацией профессионала. Почти бесшумно, так что над горлышком лишь вьется светлый дымок.

— За нас?

— За нас. И чтобы все плохое осталось в старом году.

Еще не все решено с Седовым — Денис отказался идти на мировую и хочет этого урода наказать по полной, мне по-прежнему надо что-то решать с работой. Но теперь все это кажется такой мелочью. Справлюсь. Потому что теперь я не одна.

— Пожалуй, салаты могут и подождать, — Орлов отставляет в сторону едва тронутый бокал, тянет меня к себе и усаживает сверху, так что подол задирается неприлично высоко.

— Сейчас будет бой курантов, — смеюсь, пытаясь остановить наглые руки.

Да куда там! Ныряют под белье, уверенно находя чувствительные точки.

— Отлично. Давно мечтал сделать это под такой аккомпанемент.

Я не могу его остановить и не хочу. Мы целуемся как ненормальные, не можем друг от друга оторваться, и встречаем Новый год, занимаясь любовью под елкой.

Потом валяемся на полу, смотрим какие-то выступления, разговариваем, снова занимаемся сексом, прячем под елку подарки для детей и, наконец, ложимся спать.

Довольные, пьяные от любви и счастливые.

Эпилог

Женечка

— Сука! — раздается в трубке. Громко, зло с надрывом. — Ты конченая обнаглевшая сука! Тварь.

— И вам не болеть, Константин Олегович.

Я не спеша размешиваю тесто на блины и пританцовываю под детскую песню, доносящуюся из большой комнаты. Там дети оседлали папаню и творят с ними всякие непотребства: то он у них лошадка, то зайка, то модель для юных стилистов.

Меня поражает, с каким упоением Орлов возится с детьми. Я ни разу не видела у него постной физиономии и выражения лица, мол, задолбали, окаянные. Он, даже приходя с работы, как бы ни устал, все равно находит на них силы и время.

От этого у меня сжимается сердце и щемит где-то глубоко в животе. Я нескончаемо рада, что мы снова вместе, и не устаю благодарить судьбу за то, что тогда направила Дена в наш сад.

— Ты слышишь меня? Дрянь!