Не моя война

— Хрен его знает, Олег. И не дёрнешься никуда. Откуда они такому способу научились?

— Их этому в школе учат.

— В какой?

— В диверсионной.

— Хорошие ученики и хорошие учителя!

— Ублюдки!

Я получаю болевой толчок в подмышечную впадину от одного конвоира.

— Заткнись сам, ублюдок! — голос конвоира злой. Видать, не настроен на шутки.

— Так что, Сергей, — голос Гусейнова торжественен (ликует подлец, ликует), — правду сказал твой бывший командир? Нельзя делать пуски-старты отсюда? И взорвётся ли ракета на такой малой высоте?

— Нет! Командир соврал! — голос предателя звенит, волнуется пацан, покрылся весь красными пятнами, глаза блестят, того и гляди заплачет.

— Можно делать старты отсюда, а предохранитель высоты можно отключить, — продолжил Мудак.

— Так что, командир? Нехорошо обманывать, — голос Гуся вкрадчив, тих, но чувствуется, что в голосе его кипит злость, движения его вкрадчивы, поступь осторожная, кошачья, подкрадывается он к нашей колонне. А левой рукой тянет за собой Предателя-Мудака.

— Я тебе не нужен. Пусть бывший старший лейтенант Модаев и делает тебе старты, — голос командира тоже взволнован, он с беспокойством следит за Гусейновым.

Тот подошёл к первому полусидящему в голове нашей колонны. Упёр ствол своего автомата в лоб. Кто там был, мне не было видно, наблюдал лишь за Гусем и его жестами.

— Ну так как, Василий Степанович? — Гусейнов впервые обратился по имени-отчеству к командиру. — Будете уничтожать сепаратистов-бандитов?

— Бандитов уничтожать — долг каждого честного гражданина, а вот бомбить сёла — это преступление.

Всем было видно, как у Боба катится пот по лбу, капельки его по очереди зависали на секунду на кончике носа, и срывались, падали на какие-то командирские бумаги, заливая их. Я заметил, что они разъели, размыли командирские записи, сделанные чернильной ручкой. У самого пот катился градом, спина, грудь были мокрыми от пота, по ляжкам пот тёк вниз по ногам, стекая в ботинки. У впереди сидящего капитана Морозова куртка на спине была вся тёмная от пота, ноги тоже мокрыми по той же причине.

— 6 —

— Оставим эти сентенции дряблым политикам, а мы с вами — солдаты, и поэтому я захватил вас и всех ваших подчинённых в плен, поэтому извольте подчиняться и выполнять все мои требования! — Гусейнов особенно упирал на «вас», при этом не отрывая глаз от сидящего впереди, уперев ему в лоб ствол автомата.

— Если будете продолжать упорствовать, — продолжил Гусейнов, — то я буду вынужден буду исполнить свою угрозу. Первым будет… Как тебя зовут, майор?

— Майор Иванов, — послышался сдавленный голос спереди.

Бля! Что же этот бандит делает?! Рвануться нельзя, я как будто придавлен, ноги уже затекли.

— Так вот, я первым убью майора Иванова. Вы знаете его, Василий Степанович? Вы хотите его смерти?

— Не хочу, — командир смотрел, не отрываясь, на Гусейнова и Иванова.

— А Сергей Николаевич мне в этом поможет! — Гусейнов через плечо посмотрел на Мудака-Предателя. Тот отшатнулся, как от удара. Гусейнов это заметил. Что-то сказал по-азербайджански, а затем добавил по-русски: — Я пошутил, шучу. Ты и так нам много помог, без твоей помощи мы не вошли бы сюда. Теперь осталось объяснить командиру, что сопротивляется он зря. И все смерти, которые сейчас будут — на его совести. Считаю до двадцати, а потом подождём пятнадцать минут и снова посчитаем до двадцати, пока не кончится эта колонна, потом построим ещё одну колонну и начнём снова, пока командир не образумится. Думаю, что к утру закончатся все подчинённые. Как вы думаете, Василий Степанович? — Гусейнов заметно нервничал, он уже почти кричал, сам себя заводил.

Одно дело, наверное, убивать в бою, а другое — вот так обезоруженного пленного.

Ну что же ты, Серёга! Стреляй ему в спину! Хоть так свой позор кровью смоешь! Нет. Стоит Серёга, рассматривает высокий потолок, весь красный как рак, но не смотрит в глаза своим товарищам. Сучье вымя!

— Нет! — было видно, что этот ответ нелегко дался командиру. И слова его как приговор прозвучали для Иванова.

— Как хочешь, Василий Степанович! — Гусейнов даже не смотрел на Батю, он сам весь напрягся. Дёрнулся всем телом, вскинулся, прилаживая автомат, ещё сильнее упирая откидной приклад автомата в плечо.

— Я начинаю отсчёт. Один, два, три, четыре… — пауза… слышно, как шумит кондиционер, но не приносит прохлады, стук сердца заглушает всё вокруг, кажется, что слышишь, как бежит кровь по сосудам, — пять, шесть, семь… — пауза… — во рту пересохло, страшно хочется курить. Я четвёртый в колонне Смерти! — Восемь, девять… — пауза… слова как камни падают на голову, с каждым отсчётом сжимаюсь, внизу живота всё холодеет.